Тропические страны африки история

Тропические страны африки история

ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ И ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ СТРАН АЗИИ И АФРИКИ В СРЕДНИЕ ВЕКА — ТРОПИЧЕСКАЯ АФРИКА

Проблемы историографии африканской истории

Доколониальная Тропическая Африка не знала письменности. Поэтому из двух видов исторического мышления — историописания и историоговорения, им было присуще второе. В бесписьменном обществе, как отмечает Д. П. Урсу, устная традиция была одновременно формой существования исторических знаний, коллективной социальной памятью и самосознанием традиционного общества; механизмом передачи, сохранения и накопления информации, средством этносоциального сплочения на базе сохранения подобным образом исторической памяти (особенно большую роль историческая традиция играла у народов, обладавших государственностью — у них придворный эпос выполнял функции укрепления центральной власти и социально-политических структур).
Итак, роль истории в традиционном африканском обществе выполняла устная традиция — однако игнорирование ее роли и противопоставление двух видов исторического мышления привели европейцев в свое время к ошибочному выводу об Африке как «континенте без истории», которая начинается там только с началом европейской экспансии. Историоговорение, профессионально передаваемое из поколения в поколение, имеет в качестве источника ряд существенных недостатков: — оно сочетает в себе одновременно факт и его интерпретацию, правду и вымысел. В результате история мифологизируется;
— устная история — преимущественно политическая и персонифицированная (так, она дает нам имена 74 правителей Ганы до III в. н. э.), но мало что может дать для понимания социально-экономических процессов;
— в ней отсутствует календарь и абсолютная хронология (устная традиция передает движение времени, но имеет специфическую систему его отсчета по природно-экологическим циклам и эпохам правления). Поэтому «поиски времени» являются одной из главных проблем доколониальной африканской истории.
Предпосылкой к становлению африканской историографии Африки стала изначально борьба за восстановление достоинства черного человека и негроидной расы отдельных ее представителей на рубеже ХIХ-ХХ вв. Первые образованные афроамериканцы использовали историческую аргументацию, достоверную и недостоверную, для достижения поставленной цели. Это М. Гарви, идеолог движения «назад в Африку» («черный сионизм»); Сильвестр Уильямс, адвокат из Тринидада; У. Дюбуа, автор книги «Душа черного человека» и др. Встречаясь с проявлениями белого расизма, они допускали в своей аргументации преувеличения и перехлесты в духе «антирасистского расизма». Так, У. Дюбуа даже Эзопа и Андромеду причислил к черным. В его трактовке человеческой истории «Африка наблюдала небесные светила, Азия — человечечкую душу, а Европа видела и видит только человеческое тело, которое она холит и лелеет и оно стало тучным, грубым и жестоким».

Тенденция к перехлесту в реакции на расово-культурное унижение наблюдается как у черных политиков, так и у профессиональных историков после второй мировой войны. Л. Сенгор, идеолог негритюда (негритянства), первым его условием объявил «гордость за свою расу». Ряд черных политиков на практике довели негритюд до уровня черного расизма (диктатор Дювалье на Гаити, Ж. Савимби в Анголе даже к мулатам относится отрицательно из-за наличия у них примеси «белой крови»).

Потребности сохранения общественного согласия после деколонизации обусловили стремление африканских историков и политиков использовать историческое прошлое в соответствующей интерпретации в качестве «основного рычага» (Ки Зербо). В духе этой тенденции Ш. А. Диоп договорился до утверждений о «цивилизационно-культурном приоритете» Африки буквально во всех сферах (египетская цивилизация создана негроидами; негро-египтяне цивилизовали весь мир. ). Вплоть до 70 гг. подход африканских историков к прошлому континента отличался идеологизированностью и политизированностью, муссированием тезиса о «прародине человечества», утверждениями об отсутствии классового расслоения и эксплуатации в доколониальном африканском обществе. Некритический подход и склонность к идеализации прошлого Тропической Африки проявляли и европейские исследователи, симпатизировавшие борьбе ее народов за политическую и духовную деколонизацию. Так, Б. Дэвидсон выдвинул тезис о некоей «полной гармонии» африканской культуры с социальными отношениями (непонятно, однако, что же тогда породило замедленность развития и всесторонний застой традиционного африканского общества?).

Европейцы всегда мало знали о Тропической Африке. После арабского завоевания Северной Африки контакты Европы с районами южнее Сахары полностью прекратились, а минимальные историко-географические знания о них утратились (европейцы всерьез полагали, например, что «Нил вытекает прямо из рая»). Расистских предрассудков о «неполноценности» негроидной расы в доколониальной Европе не было: когда в 1460 г. в Шотландию попала первая «черная леди с чувственными губами», был устроен рыцарский турнир «за блеск очей и ласку губ коварных».

С началом колониальных захватов и развитием работорговли к африканцам утвердилось отношение как к «дикарям, которых миновала история», неисторическим народам на уровне диких животных. На этапе территориального раздела континента результаты трудов путешественников и миссионеров, независимо от их субъективной честности, интерпретировались колониальными кругами по своему. Гегель, основываясь на факте отсутствия у африканцев писаной истории, охарактеризовал Африку как «замкнутую в себе. детскую страну, которая, находясь за пределами дня самостоятельной истории, облечена черным покровом ночи», и пришел к выводу, что «она не является исторической частью света: в ней не замечается движения и развития». Отсутствие у африканцев истории Гегель объяснил природно-географическими и психологическими причинами.

Европоцентристские взгляды Гегеля надолго предопределили отношение европейской исторической науки к Африке. В реакционно-романтической фантазии Гобино среди трех крупнейших человеческих рас черная была поставлена на самый нижний уровень. Социал-дарвинизм снабдил расистов историко-антропологической аргументацией. Не имея возможностей опровергнуть уже имевшиеся на рубеже XIX-XX вв. фактические доказательства африканской государственности и культуры, расисты интерпретировали историю Африки как «ряд приливов и отливов» извне «волн высшей цивилизации, которые дали импульс африканской культуре, лишенной стремления к саморазвитию». Известная «хамитская теория» по сути сводится к доказательству того, что «если снять с африканца хамитскую одежду, то он останется голым». Цивилизационные импульсы африканскому древнему обществу приписывались кому угодно, только не самим африканцам (египтянами, персам, индийцам, грекам, евреям, финикийцам и даже малайцам). Европейский колониализм тем самым изображался в виде «очередного цивилизационного импульса» и единственного средства вывода Африки из состояния стагнации на путь исторического прогресса. История Африки изучалась колонизаторами так, как если бы история евреев изучалась нацистами.

После второй мировой войны, когда расизм был окончательно скомпрометирован и в теории, и на практике, с распадом колониальной системы западный мир был потрясен появлением на географической карте новых государственных образований, считающих себя преемниками древних африканских государств (Гана, Гвинея, Мали, Дагомея, Зимбабве, Конго и др.). Изучение исторического прошлого этих государств и народов диктовалось уже не только чисто научными интересами, но и практическими потребностями сотрудничества с ними, в том числе для повышения эффективности политики неоколониализма. Это благотворно отразилось на развитии западной африканистики. Большой вклад в укрепление этой новой исторической дисциплины внесли и советские исследователи древней Африки. Оценивая изученность африканского средневековья в целом, можно констатировать следующее:
— наибольшую изученность внешних, а не внутренних аспектов и закономерностей африканской истории;
— преимущественное знание этнографических и политических аспектов жизни африканского общества;
— отсутствие единства мнений, капитальных обобщающих трудов и господствующих концепций по закономерностям и периодизации африканской истории.

Проблема уровня развития Тропической Африки в Средневековье

Вопрос об уровне развития и «цивилизованности» Африки дискуссионный. Критерий «отсталости-развитости» подвижен и меняется в каждую крупную эпоху развития человечества. Как остроумно заметила А. С. Львова, в каменном веке Европа была «отсталой окраиной культурного мира» Африки; в древности до н. э. только Средиземноморские районы Африки могли сравниться с южноевропейскими по уровню развития.
Для огромного африканского континента вполне естественен большой разрыв в уровне общественного прогресса различных его районов. Можно даже попытаться выделить определенные закономерности этого разрыва:
1) периферия континента имела больше возможностей и ранее других глубинных районов пошла по пути развития и прогресса;
2) при всем своеобразии африканских культур многие их важнейшие элементы заимствованы из других и порой весьма отдаленных неафриканских районов;
3) степень среднего уровня социально-экономического развития африканских обществ понижалась с Севера на Юг и отчасти с Востока на Запад (это связано отчасти и с ландшафтной зональностью континента). Доказательством этого тезиса может служить специфическое разделение труда между вышеуказанными районами в рамках Транссахарской торговли, которая обеспечивала Юг готовыми изделиями;
4) африканские цивилизации и культуры были меньше связаны между собой, чем с исламским миром как главным посредником в отношениях между ними и между Африкой и остальным миром (позднее аналогичные функции возьмет на себя Европа).

В вопросе отставания, отсталости и замедленного развития Тропической Африки археологические данные свидетельствуют — с эпохи неолита развитие этого района замедляется под влиянием географической периферийности и природных условий. Латеритовые почвы, чрезвычайно предрасположенные к эрозии, воспрепятствовали появлению там пахотных инструментов и колеса, а муха цеце — использованию скота в качестве тягловой силы. Технология земледелия осталась исключительно мотыжной. Произошла остановка хозяйственно-технического прогресса со всеми вытекающими отсюда последствиями для общественного прогресса в целом. Развитие общества в целом шло в замедленном варианте.

Использование термина «цивилизация» с разным смыслом, в него вкладываемом, требует уточнения в случае с Тропической Африкой. Вплоть до появления европейцев в этом регионе полноценных цивилизаций не было. Существовал комплекс первобытных культур и «очаговых цивилизаций» с неполным набором цивилизационных признаков или слабовыраженными признаками цивилизованности. С предцивилизациями их роднит отсутствие письменности, городов, монументального строительства, развитых религиозных систем, с цивилизациями их роднит наличие раннеклассового общества и политических структур — назвать такие общества цивилизациями было бы избыточно, назвать их предцивилизациями — недостаточно. Поэтому остановимся на термине «протоцивилизации». Наиболее известные среди протоцивилизаций — Зимбабве, Куба, Конго, Нгола. Если предцивилизации маловосприимчивы к внешним культурным влияниям (они могут их разрушить), то протоцивилизации даже нуждаются в таком влиянии для собственного укрепления и развития (в ХVI-ХVII вв. благодаря контактам с Римом и Португалией в Конго появились латинизированная письменность, монументальное строительство, христианская религия и церковь, была попытка модернизации страны в европейском духе, т. е. появились все недостающие признаки цивилизации, развивавшейся в ассоциации с Зепадной Европой).

Противоположным Конго примером является Бенинская протоцивилизация, развившаяся в стороне от арабского и европейского влияния — Бенин не входил ни в одну из зон интенсивного социокультурного взаимодействия, оставаясь на положении самостоятельно развивавшейся дальней периферии стадиально более развитых обществ других цивилизаций.

Вопрос о стадиальном уровне развития Тропической Африки также остается дискуссионным. Нам импонирует предположение Ж. С. Каналя о том, что после первобытности рабство и феодализм не обязательно приходят в известной определенной последовательности. В Тропической Африке эпохи разложения патриархального строя рабство и другие более мягкие формы зависимости появились одновременно, причем рабство не было доминирующим и определяющим в сложном многоукладном обществе ни как форма несвободы, ни как форма эксплуатации (нечто подобное было в Индии).

Параллельно затянувшемуся на века и тысячелетия переходу от присваивающего хозяйства к мелконатуральному происходило становление классового общества в той или иной форме, сопровождаемое появлением примитивной политической культуры и черт духовного принуждения в религии и морали. Определяющей чертой развития многоукладного общества Тропической Африки было становление феодальных отношений. Составными частями этого процесса были: становление «уз зависимости» вассалов и сюзеренов в рамках феодальной иерархии; передача земли вассалам «в пользование» за заслуги, особенно военные; возвышение класса профессиональных воинов; рассредоточение политической власти и постоянная угроза политической нестабильности. Это было раннефеодальное (и феодализировавшееся) общество, отягощенное множеством патриархальных компонентов и пережитков, и развивавшееся в чрезвычайно замедленном темпе — таковым его и застали европейцы.

Особенности исторического развития Тропической Африки в средневековую эпоху

1. Африканское общество находилось на стадии разложения патриархального строящие это разложение носило чрезвычайно замедленный характер по ряду причин, среди которых следует выделить:
— слабость развития рынка при натуральном хозяйстве;
— отсутствие частной собственности на землю;
— живучесть общины, обусловленную необходимостью борьбы с труднопреодолимым природным фактором на примитивном техническом уровне. В Восточной Азии общинные усилия были необходимы для поддержания ирригационного земледелия, в Тропической Африке — для периодической расчистки новых площадей от тропического леса (экстенсивное переложное » кочевое» земледелие). Д. М. Бондаренко отмечает «мегаобщинный» характер африканского общества с царем как «мегастарейшиной». Сохранялись общины кровнородственные и территориальные, причем их границы не обязательно совпадали. Наблюдалось причудливое переплетение матрилинейности и патрилинейности, причем это не обязательно было связано с уровнем развития. С возникновением государственности функции общины меняются: в результате возникновения неравенства и индивидуализации владельческих прав на землю растет значение малой семьи в ущерб большой, а общинная верхушка становится низшей ступенью администрации.

2. Классообразование в Африке шло параллельно сохранению родоплеменных отношений и проявлялось в одновременном возникновении, развитии и сосуществовании рабовладельческих и феодальных отношений (и феодализм, и рабство — надстройки над общинной основой).

3. Африканское общество было сословно-кастовым, основанным на сосуществовании и взаимодействии двух подсистем-укладов: системы коллективного рабства как преимущественно юридической категории и системы коллективного крепостничества как преимущественно экономической категории. Яркой иллюстрацией взаимодействия этих подсистем является развитие отношений различных этносов на территории нынешней Бурунди: на рубеже I тис. до н. э. племена банту, пришедшие на Юг в результате усыхания Сахары, заселили традиционные места обитания пигмеев, а в VIII в. до н. э. сюда же пришли нилоты и в результате сложилась иерархия соподчинения, в которой пигмеи имели статус рабов, банту — крепостных, а нилоты — господ. Таким образом сосуществовали подсистемы межплеменного рабства и межплеменного феодализма: покоренные племена «рабов» на положении «плененных селений», покоренные племена » крепостных» на положении «зависимых селений», «свободные» — простой народ господствующего этноса, «служилое дворянство» из свободных (чиновничество, гвардия) и общинной верхушки как низового звена государственного управления, «аристократия» — царский клан и родоплеменная верхушка господствующего этноса. Иерархия родов и знати совпадали.

4. Африканское общество было социально стабильным. Этому способствовал ряд факторов:
— всегда существовала возможность ближних и дальних миграций для недовольных благодаря системе переложного земледелия. С точки зрения господствующих верхов, племен, родов это был уход из-под их суверенитета и юрисдикции, что вынуждало их смягчать формы и степень зависимости (рабы со временем переходили в статус крепостных, между крепостными и свободными оставалась чисто символическая разница). Таким образом, налицо подвижность сословно-кастовой структуры в сторону смягчения;
— эволюция родо-племенной демократии, наоборот, шла в сторону укрепления власти и ее возможностей поддерживать социально-политическую стабильность (по линии «геронтократия-аристократия-монархия»);
— прочность африканской монархии, обусловленная рядом причин. Становление монархии обычно по большей части было результатом успешного распространения власти хорошо организованного меньшинства над дезорганизованным большинством. Меньшинство может длительно сохранять свою власть над большинством только сплоченно, а прочное сплочение возможно только вокруг монархии. Таким образом, монархия в Тропической Африке изначально возникла преимущественно как орудие господства племенного (этнического) меньшинства. Однако покоренное большинство тоже было заинтересовано в стабильности монархической власти для сохранения фиксированного объема повинностей. Монархия выполняла функции достижения компромисса между господствующей и подчиненными прослойками общества. И, естественно, обе прослойки были заинтересованы в поддержании монархией нормальных условий торговли и контроля торговых путей.

Эффективным средством поддержания социальной стабильности в сословно-кастовом обществе было придание монархии не столько политического, сколько ритуально-представительского характера «священновластия». П. Скальник пишет по этому поводу: «выработка в людях примирения с системой господства и подчинения важнее экономического и политического насилия. Сакрализация правителя значительно облегчает объединение разных социальных сегментов в единую систему с централизованной администрацией и иерархией. Царь — символ этого единства». Б. Дэвидсон полагает, что военно-политические функции африканского правителя (термины «царь», «султан», «король» для африканского общества вообще-то избыточны — Авт.) имели второстепенное значение — значительно более важной была его обязанность «поддерживать гармонию между обществом и его природным окружением с помощью обрядов, которые мог возглавить только он один». Африканский сакрализованный правитель на самом деле был в большей степени посредником между обществом и природой, между живыми и духами их предков, символом связи между ними, духовным олицетворением общества, а не самодержцем.

Историческая практика (не только африканская) свидетельствует, что в системах священновластия реальным управлением занималась знать, претендовавшая также и на реальную власть. Средствами посягательств знати на реальную власть были опять же ритуальные ограничения полномочий и возможностей сакрализованного правителя, например, требования его физического «совершенства» (по докладу совету знати его младшей жены) или обязанность совершения им ритуального самоубийства по приговору совета знати, посылавшего ему символическое яйцо попугая или пустую калебасу. Все это вынуждало правителей принимать меры для сохранения реальной власти в своих руках (меры против дробления царского рода посредством эндогамных браков, включение в его состав купленных жен и даже рабов (в Дагомее было 12 тыс. принцев и принцесс), послабления «зависимым селениям» в пику знати);

— стабильности африканского общества способствовал умеренный характер классовой эксплуатации (не отсюда ли европейские байки об «извечной африканской лени»?). Отсутствие товарного обращения в регионе, где индивидуальные потребности могут быть сведены к минимуму, ослабило «аппетиты» знати (она «потребляла» больше почести, чем избыточные материальные блага). Возможность миграций обусловила общую терпимость африканского общества. Для сбора умеренной дани с «покоренных» и «зависимых» селений достаточно было в основном силы традиций, в том числе круговой поруки и штрафов, что обусловило слабость репрессивного аппарата. Патриархальное рабство существовало в мягких формах — положение рабов (домашних, межплеменных) мало чем отличалось от положения крепостных. Отсюда и неразвитость форм социального протеста в преимущественно пассивной, а не активных формах (кое-где раб, недовольный своим хозяином, мог предложить свои услуги другому хозяину; были бегства, самоубийства; была вера в расплату с обидчиком после смерти — Д. Ливингстон столетиями спустя отмечал: «они радуются при мысли о том, что вернутся после смерти в виде привидений убивать тех, кто продал их»).

5. Жизнь африканского общества во всех ее проявлениях пронизана религиозными представлениями и религиозной обрядностью. Это способствовало перерастанию стабильности африканского общества в застойность (религия отстает от развития общества и сдерживает прогресс во всех сферах), сохранению родо-племенных отношений и предрассудков (например, каннибальский обычай поедания наиболее уважаемых врагов, трактуемый как поедание силы врага). Именно под религиозным влиянием африканское общество, как считает В. Иорданский, «было убеждено, что ему известны ответы на все вопросы». И в определенный момент развития это общество «перестало ставить перед собой вопросы о социальной справедливости, происхождении и будущем человека и мира, о средствах и путях улучшения жизни. Отказ от исканий стал приговором: общественные структуры окостенели и застыли, движение общественной жизни замерло». Если в африканском обществе и были мудрецы и мыслители, религиозно незашоренные, то отсутствие письменности воспрепятствовало их благотворному воздействию на общество.

Положительную роль в развитии отдельных районов южнее Сахары и особенно Восточной Африки сыграло распространение ислама, а вместе с ним арабской торговли и культуры. Распространяясь изначально через купцов, ислам стал преимущественно религией горожан. На африканской земле ислам трансформировался в синкретическую религию под воздействием традиционных местных культов. Однако исламизация имела и негативные последствия. Восприятие этой религии отдельными группировками местной знати дало им религиозные основания для разжигания усобиц под флагом джихада против остававшихся «закоренелыми варварами» соотечественников, способствовало развитию работорговли «черной костью» в бассейне Индийского океана.

Начало европейской экспансии в Африке

ХV век стал эпохой освоения португальцами морского пути вокруг Африки. В 1498 г. они достигли побережья Малинди в Восточной Африке, о чем местная хроника упоминает следующим образом: «Когда народ Малинди узрел людей Васко да Гамы, то понял он, что несут они войну и гибель и пришел в великое уныние. Им дали все, что они просили, но они истребовали лоцмана, чтобы он повел их в Индию и обратно в их страну, да будет она проклята. «. Истребованный португальцами вышеупомянутый лоцман Ахмад ибн Маджид, «четвертый лев моря», впоследствии глубоко раскаивался в содеянном:»О, если бы я знал, что от них будет!».

Установив в ХV-ХVI вв. морскую монополию в водах двух океанов, омывающих Африку, португальцы ограничились точечной колонизацией ее побережья и захватов больших территорий не проводили (торговое посредничество, неэквивалентный обмен и «мирная работорговля» давали больше прибылей при минимальных расходах, чем завоевания). В ХVII в. усиливается голландская экспансия в Африке (Южную Африку они превратили в базу для экспансии, в «огород ОстИндской компании»). На побережье Гвинеи также хозяйничали Швеция, Дания, Бранденбург и даже Курляндия.

После вымирания индейцев Вест-Индии и развития плантационного хозяйства в Бразилии работорговля становится главным интересом европейцев в Африке. Африканский историк Кваме Доаку справедливо отмечает: «Нет другого сюжета в африканской истории, о котором было бы так много написано и который был бы так мало известен, как торговля рабами между Африкой и Америкой». Африка превратилась в «заповедное поле» охоты на чернокожих в качестве одной из сторон знаменитого «золотого треугольника» с 1000% прибылью (африканские рабы отправлялись в Америку — произведенные ими в Америке товары (хлопок, табак, кофе, ром) отправлялись в Европу — европейские товары (безделушки, оружие, джин) отправлялись в Африку). Функционирование этого треугольника, в основе которого лежал подневольный труд рабов, было оценено К. Марксом как «главный момент ПНК и основа буржуазной промышленности» Европы.

Последствия работорговли для Африки

Период 1450-1850 гг. можно квалифицировать как эпоху «похищения сыновей» Африки. П. Лумумба написал об этом следующим образом:
«И день пришел, когда явился белый,
Он был хитрей и злее всех смертей.
Выменивал он золото твое
На зеркальца, на бусы-безделушки.
Насиловал твоих сестер и жен
И спаивал твоих сынов и братьев.
И в трюмы загонял твоих детей.
Тогда гремел там-там по деревням.
И люди узнавали, что отчалил
Чужой корабль к далеким берегам,
Туда, где хлопок — бог, а доллар — царь».

Колониальные круги и обслуживавшие их по социальному заказу специалисты прямо и косвенно оправдывали этот эпизод евро-африканского «взаимодействия» ссылками на полученные африканцами от Европы приобретения. В их трактовке, привнесенные европейцами на африканскую почву новые высокопроизводительные с/х культуры (маниок, маис) способствовали росту народонаселения, который якобы компенсировал потери Африки от вывоза рабов. При этом они всячески преуменьшают цифры вывоза (максимальные оценки вывоза — 160 млн. чел., минимальные — 10 млн. чел.). Смягчающим вину работорговцев аргументом считается наличие рабства у африканцев в доколониальный период (дескать, ничего нового и страшного не случилось). К приобретениям Африки присовокупляют распространение христианства как «глубоко гуманной идеологии», грамотности и образования.

Удельный вес Африки в населении планеты в результате вывоза рабов уменьшился с 20% до 10% на фоне демографического взрыва в Европе и в Америке того времени. Но дело не в абсолютных цифрах вывезенных, а в потерянном континентом качестве. Вывозу подлежали в первую очередь наиболее активные возрастные группы (рабов считали не по душам, а по «единицам». Единицей раба считался негр 30-33 лет, ростом 180 см, без седины, со здоровыми зубами и без физических дефектов). К цифрам вывоза следует присовокупить «упущенную рождаемость». 20% рабов были вывезены из трех небольших районов Конго, Анголы, Гвинеи, что привело к их обезлюживанию (так, в к. ХVI в. португальцы считали Анголу «самым большим невольничьим рынком, который не будет исчерпан до конца света», но уже в нач. ХVII в. они же описывали ту же страну как «человеческую пустыню». Католическое духовенство тоже приторговывало не только слоновой, но и «черной костью».

В результате работорговли произошло обесценение человеческой личности, как единственно ценного товара, что привело к моральной деградации африканского общества. Система захвата-продажи-покупки рабов превратила в пятую колонну Европы население и знать африканского побережья. Обслуживание вышеуказанной системы стало чуть ли не основой существования целых государств (Дагомея) и народов (бангала на реке Конго). Охотиться стали даже на соплеменников.

В сложившихся условиях общего нравственного падения пришло в упадок сельское хозяйство, невзирая на внедрение новых с/х культур, деградировало ремесло (невыгодно и некому этим заниматься) и внутриафриканская торговля (вражда побережья и глубинки парализовали ее), усилилась межплеменная вражда вообще, причем победителями теперь выходили не наиболее развитые, а имеющие огнестрельное оружие благодаря лучшим отношениям с европейцами (в ХVIII в. только из Бирмингема в Африку было отправлено 100 тыс. мушкетов — португальцы же принципиально не продавали африканцам мушкетов, но всячески преследовали виноградную лозу на этом континенте, чтобы спаивать африканцев готовым португальским вином).

Политическая дестабилизация и нравственный упадок отразились на развитии социально-политической сферы. Там, где государственная власть до прихода работорговцев отсутствовала, теперь появилась в уродливой форме. На место представительно-ритуальной монархии священновластия приходит автократия как средство спасения общества во враждебном окружении. Рушились веками существовавшие мягкие формы зависимости и вассалитета на лестнице феодальной иерархии — вассалов стали обращать в рабов за провинности, ранее наказываемые штрафами (адюльтер, например). Там, где была стабильность, возникли раздоры и сепаратизм, поощряемые европейцами. Так, португальцы вмешались во внутриполитическую борьбу в Конго. В 1665 г. правитель Конго призвал «защитить нашу жизнь и свободу, которую португальская держава хочет отнять, чтобы властвовать над нами. «. У главкома конголезской армией был почетный титул «макака», 80 тыс. личного состава и тактика ведения войны посредством маневров для опустошения тылов врага и избегания генеральных сражений против лучше вооруженного противника. Однако ни тактика, ни живая сила не могли противостоять артиллерии португальцев.

Кровопускание, устроенное Африке работорговлей, и связанное с ним разложение африканского общества, привели к регрессивным последствиям и ослабили сопротивление черного континента его будущему завоеванию и разделу европейскими державами.

Говоров Юрий Людвигович, кандидат исторических наук, Кемеровский Государственный Университет, 1998 год

Источник