Первый президент России
В июне 1991 года не было в России более популярного политика, чем Борис Николаевич Ельцин.
Ельциномания началась поздней осенью 1987-го, подпитанная глухими, но умело составленными слухами об отставке «борца за правду», недавнего секретаря МГК КПСС и кандидата в члены Политбюро, сосланного в Госстрой.
Пик популярности Ельцина пришёлся на август–сентябрь 1991-го, когда он выглядел триумфатором высокой пробы. А завершилось это поветрие весной 1992-го, когда стало ясно, что чудо не состоится. Но вернёмся в июнь 1991-го.
В те дни на него надеялись и либералы, и националисты, и государственники – разумеется, не сплошь, но никто другой не мог похвастать столь широкой поддержкой. Он ухитрялся одновременно подавать знаки и консерваторам, и радикалам и особенно выигрышно выглядел на фоне изболтавшегося нарцисса Горбачёва. Казалось: вот этот крепкий, рослый уральский мужик прекратит говорильню, займётся делом.
Демократическая элита – коллеги по Межрегиональной депутатской группе – в то время поглядывала на Ельцина с ревностью и недоверием. Они сделали на него ставку, расширили свою аудиторию за счёт его народной популярности, но воспринимали сотрудничество с этим «медведем» как похабный компромисс.
В окружение Ельцина, в ближний круг входил лишь один интеллектуал-демократ – Геннадий Бурбулис. Но в качестве вице-президента Ельцин представил полковника Александра Руцкого, который даже из КПСС к тому времени не выходил… Бурбулис сумеет взять реванш осенью, когда Ельцин, после августовской победы, ослабит хватку – именно тогда Правительство России окажется сплошь радикально либеральным…
Из влиятельных соратников Ельцина выделялся и Михаил Полторанин – опытный журналист, мастер агитационной пропаганды. По характеру и убеждениям – скорее бунтарь-народник, чем либерал-западник. Полторанин оказался незаменим в противостоянии РСФСР и СССР: он умело таранил Горбачёва на всех фронтах информационной войны. Так или иначе, в предвыборные недели Ельцин куда чётче говорил о великой России, чем о стремлении на Запад.
Ельцин к тому времени располагал и заметным административным ресурсом: как-никак, он уже год возглавлял Верховный Совет РСФСР и, по существу, подмял под себя всю бюрократию российского подчинения (которая, правда, в то время ещё значительно уступала союзной). Вся перестроечная пресса восхищалась Ельциным и не без смущения продавала своего благодетеля – Горбачёва.
Но Ельцина уважали не только читатели «Московских новостей», в известной степени он стал народным героем. В нём видели образ гонимого богатыря, возмущённого коварством царедворцев. Казалось, вот он, народный вожак – трудяга, прямодушный, решительный.
Когда его пытались скомпрометировать (в том числе и намёками на обременительное, хотя отчасти и весёлое хобби) – большинство щурило глаза: «Напраслина!». Народное самолюбие повернулось в направлении, выгодном Ельцину: многим хотелось доказать, что мы – без аппаратных ниточек – можем привести на трон человека, которого Горбачёв изгнал из большой политики. «Мы не пешки, мы – граждане», – таков подтекст тогдашнего увлечения Ельциным.
Конечно, существовали и другие настроения: кому-то Ельцин уже надоел, некоторых уже разочаровал своими топорными речами на съезде народных депутатов. Нельзя не замечать и прослойку консерваторов, которые видели в Ельцине угрозу для социалистического строя.
Если бы делегат ХХVI съезда КПСС Борис Николаевич Ельцин узнал, что через десять лет он станет президентом России – у него бы волосы дыбом встали. У нас ведь президент был только в Академии наук. Но после 1990-го мы принялись напропалую подражать Америке. Вот и не смогли подобрать для высшей государственной должности наименование, переваренное русским языком…
15 марта 1990-го на съезде народных депутатов СССР выбрали президента Союза – Горбачёва. На всенародные выборы Михаил Сергеевич не пошёл – по официальной версии, из экономии, ограничился депутатским голосованием. Не хватало ни времени, ни денег. Тот день не стал для Михаила Сергеевича триумфальным: даже старенькие ламповые телевизоры передавали ощущение депрессии, растворённое в воздухе Дворца Съездов.
Когда Ельцину удалось добиться всенародных выборов президента России – это считалось очередным чувствительным поражением Горбачёва. Статус президента СССР поблек рядом с всенародно избранным президентом РСФСР. Для него Ельцин был серьёзной угрозой даже в качестве Председателя Верховного Совета Российской Федерации.
Перестройщик пытался защищаться: либеральная общественность бранила Горбачёва за «консервативный крен»: Кремль попытался усилить МВД и приструнить телевидение. И всё-таки Михаилу Сергеевичу не удавалось создать действенную систему управления: партийную вертикаль он сломал, а новой не построил. У него оставалось одно – мировое признание. На Родине ему, по большому счёту, не на кого и не на что было опереться.
С 1987 года ощущалось потепление в отношении советского государства к Церкви и верующим. Религиозность уже не воспринималась как отсталость – по крайней мере, не было такой пропагандистской установки, хотя атавизмы богоборчества сохранялись.
Важным знаком в общественной жизни стало появление духовенства в депутатском корпусе на Первом Съезде советов, за которым следили миллионы телезрителей. Митрополит Питирим стал одним из всесоюзно известных идеологов перемен, с его образом многие связывали ностальгию по истинной России, по Руси православной, по утраченному благолепию. Ельцин, как и некоторые другие кандидаты (Рыжков, Бакатин, Жириновский) давал понять, что продолжит линию на сближение с верующими. Но этот вопрос не выпячивали, не политизировали – да оно и к лучшему.
Но через месяц, 10 июля, на инаугурации Ельцина Святейший Патриарх Алексий II осенит первого президента крестным знамением.
Страна привыкала к предвыборной суматохе. По телевидению шли выступления и дебаты кандидатов, надрывались и зарубежные «голоса», их уже несколько лет не глушили. Ельцин выступал только сольно – на пресс-конференциях, на встречах с избирателями. С обкомовских времён он умел общаться «с народом», больших аудиторий не боялся. А вот в публичных разговорах тет-а-тет с въедливыми собеседниками иногда терялся.
Теледебаты вёл журналист-международник Игорь Сергеевич Фесуненко – знаток Испании и Латинской Америки, автор популярной книги «Пеле, Гарринча, футбол», обаятельный, остроумный и эрудированный телевизионщик с быстрой реакцией. Сначала он проинтервьюировал каждого из кандидатов, а в финале предполагались большие дебаты с участием всех участников гонки. Разговор с Ельциным получился заковыристым.
Фесуненко вспоминает: «И когда он сказал, что ляжет на рельсы, но не позволит России провалиться в нищету, я улыбнулся: “Наверное, это будет трудно сделать?” Кандидат Ельцин сразу обиделся. Ему стало жарко, он прямо в эфире начал снимать пиджак. Сделать это было сложно, и я сказал: “Простите, давайте сначала снимем микрофон!” И в шутку добавил: “Надеюсь, что дело ограничится только этим пиджаком…” Он разозлился».
Про «рельсы» Ельцин повторял несколько раз, в разных аудиториях – и, после недавнего «павловского» подорожания, в котором обвиняли Горбачёва, «широкие народные массы» верили, что Борис обнищания не допустит. Ведь он – антипод Михал Сергеича! Фесуненко пытался эти иллюзии развеять, он не без язвительности комментировал обещания Ельцина – и, когда в студии должны были собраться все кандидаты в президенты РСФСР, одно кресло осталось пустым.
Ельцин отказался от дебатов с конкурентами, посчитал это ниже своего уровня; после выхода из КПСС Борис Второй стал держаться по-царски – в своём понимании, конечно. Возможно, сыграла роль и обида на Фесуненко. С тех пор так и повелось: фаворит гонки отказывается от дебатов с другими кандидатами, не опускается до дискуссии, не желает подкреплять авторитет соперников такой честью, как спор с Великим и Лучезарным.
Да, в этой ельцинской традиции немало высокомерия. Надо ли напоминать, что в других странах с сильной президентской властью дебаты кандидатов, как правило, становятся кульминацией кампании? Надо ли пояснять, что после победы Ельцина Фесуненко практически пропал из эфира?
С плакатов (весьма скромных по вёрстке) Ельцин призывал: «Россия обязательно возродится!». Тогдашние советники будущего президента, кроме портрета и лозунга, решили поместить на плакат тезисы из ельцинской программы.
Назойливую политическую рекламу в те годы воспринимали как нечто новое, непривычное. Вроде бы она существовала в СССР всегда: плакаты с генсеками краснели повсюду. Но тогда не существовало конкурентной борьбы, и агитация воспринималась как часть городского пейзажа, как привычное цветовое пятно. А тут – «афишки» Ельцина и Жириновского лихорадочно расклеивали на столбах, на автобусных остановках… Другие кандидаты, кажется, уступали в агитационной активности.
Уже осенью начнётся гайдаровская экономическая реформа – но в предвыборной программе Ельцин ничего не говорил о шоковой терапии, о повышении цен и уничтожении госзаказа… Ни словом не обмолвился о «строительстве капитализма». Можно было подумать, что мы выбираем энергичного и честного председателя колхоза, а не могильщика социалистической системы. Он говорил о демократии, о народном контроле над бюрократами, о достойных пенсиях, о «всемерном стимулировании науки» – через полгода эти обещания смешно будет перечитывать.
А некоторые тезисы вызовут уже не смех, а слёзы: «Вернётся сострадание к ближнему, гордость граждан за своё государство и уважение к нему иностранцев». Статистика покажет, какой взрыв преступности случится в 1992–93, как сократится продолжительность жизни. Вот вам и «вернулось сострадание»!
О приватизации – ни слова, зато сказано, что «никто и никогда не должен отнимать нажитое праведным трудом». Был пункт о поддержке предпринимательства, частной инициативы – он-то и похоронит все остальные.
Весь этот сюжет про предвыборные обещания – увесистый камень в пользу скептического отношения к демократии. В своей коронной программе кандидат умолчал о главном… Другое дело, что летом Ельцин вряд ли представлял себе тактику осенних реформ. Но бывший секретарь обкома не мог не знать, что такое ответственность за принятие решений. И за то, что дал убедить себя Бурбулису и Гайдару, поверил в их торопливые фантазии о волшебной помощи западных кредитов, о скором благоденствии…
19 августа 1991 года
Ведь экономика по Гайдару – весьма специфическая система. Её главная особенность – уничтожение стимулов к учению и созидательному труду. Отныне успех сопутствовал только авантюристам, а первыми жертвами реформ стали лучшие учёные, инженеры и рабочие – те, кто создавал конкурентоспособную продукцию. Именно их реформа била наотмашь. Именно их сегодня не хватает России – это признают и министры, и бизнесмены.
Правда, профессионал мог воспользоваться правом на эмиграцию, либо переквалифицироваться в авантюристы. Гайдар – изысканно образованный молодой профессор – запустил процессы контрпросвещения – и добился своего, мы за прошедшие 23 года стали агрессивнее и невежественнее. В июне 1991 невозможно было представить, что через 23 года мы окажемся на пороге культурной революции на манер маоистского Китая. А там и до полпотовской мотыги недалеко.
Мы все сейчас играем в третьей лиге. А разве можно рассчитывать на иное после уничтожения многомиллионного класса инженеров и квалифицированных рабочих? Конечно, если думать только о сиюминутной рентабельности – они не нужны. Вообще никто не нужен, кроме юристов, обслуживающих нефтегазовые контракты.
Реформаторы не хотели понимать, насколько это опасная игра. В 1990-е за несколько лет офицер превратился в бандита или охранника, рабочий – в бродягу, а интеллигент – в никчёмность. Ещё в июне 1991-го, несмотря на кровавые конфликты на окраинах империи, несмотря на развал социалистической системы и нарождающийся криминал, социальные роли не были так искажены. Хотя последние два года правления Горбачёва оказались катастрофическими, анархическими – и Ельцин получил Российскую Федерацию с признаками безвластия и разрухи.
Но Борис Николаевич не был единственным кандидатом в президенты. Его главным соперником считался Николай Иванович Рыжков – в недавнем прошлом Председатель Совета министров СССР. Вроде бы его поддерживала КПСС – но Рыжков никогда не возглавлял обкомов, партийным вождём не был, мобилизовать под свои знамёна первички был не в силах. Да и партия в те недели получала удары и сверху, и снизу.
А в народе улыбчивого (а однажды чуть не всплакнувшего) премьера намертво связывали с провальной экономической политикой Горбачёва. Да и справедливо: Рыжков, как минимум, не мог авторитетно противостоять «минеральному секретарю» с его шараханьями. Кооперативная реформа – новый НЭП – удесятерила проблему дефицита.
Новоявленные бизнесмены почти легально на корню скупали ходовой товар, бойко шла спекуляция – а по госцене можно было приобрести только морскую капусту и портрет Горбачёва. «Спасибо вам, премьер Рыжков, что я без мыла и носков!», — это уже почти приговор.
Ярко начиналась карьера политического эксцентрика Владимира Жириновского. Он – единственный из кандидатов – не имел отношения ни к партийной, ни к хозяйственной, ни к военной номенклатуре. Жириновский никогда не состоял в КПСС! Его взъерошенный облик выглядел непривычно, слишком неформально – как и развязная речь. Одних это отпугивало, других привлекало. Он первым стал играть на этно-националистических струнах. Первым заговорил о необходимости отказа от национальных республик внутри РСФСР.
Эти смелые идеи Жириновский ухитрялся совмещать с декларациями советского патриотизма. Считалось, что наш главный либерал-демократ – проект КГБ. В контрразведке служат люди иронического склада: они не забыли о блистательной операции первых чекистов – «Синдикат 2». Тогда в СССР заманили Савинкова с помощью фиктивной оппозиционной организации. Эту псевдопартию создали на Лубянке. И называлась она… «Либеральные демократы». Проект «Жириновский» оказался успешным: третье место, больше шести миллионов проголосовавших. Завидный дебют в политическом театре.
Громко заявили о себе советские ортодоксы – Аман Тулеев и Альберт Макашов. Соперничать с Ельциным они, конечно, не могли. А Вадим Бакатин, который считался человеком Горбачёва, провалился с треском. Ему, пожалуй, сумасшедшинки не хватило: на корректный, сдержанный стиль в 1991-м клёва не было.
Хасбулатов и Ельцин
Отметим, что даже в те политизированные годы на первые в истории нашей страны всеобщие выборы главы государства выборы явилось меньше 77-ми процентов избирателей. И Ельцин, несмотря на статус национального героя и отсутствие сильного соперника, победил в первом туре с не самым впечатляющим результатом: 57,3 %. Победа честная, уверенная, но о всенародной поддержке говорить нельзя.
Ельцину отдали голоса 45 с половиной миллионов граждан РСФСР. Помню, мне тогда перед выборами казалось, что за Бориса Николаевича проголосует процентов 80. Но – поговаривали, что «начальство» по инерции поддерживало недавнего Председателя Совета Министров Николая Рыжкова. А мнение столоначальников во все времена ощутимо влияет на результаты голосования.
История склонна к сарказму. В 2008-м году пройдут, пожалуй, самые декоративные выборы президента России. Скучный ритуал, не более. Общество тогда пребывало в состоянии пресыщенности, политические дискуссии ушли на третий план. Через несколько месяцев, осенью, многих отрезвит кризис… И – представьте себе – на тех ничего не значивших выборах явка почти не уступала 1991 году: 69,7 %. А победитель – Д.Медведев – набрал больше 70 процентов голосов! 52 с половиной миллиона человек одобрили кандидатуру Медведева.
Да-да: за Ельцина, в котором видели надежду Отечества – 45 с половиной миллионов, а за Медведева – 52 с половиной. Какие же выборы оказались рубежными? Какие выборы были максимально честными? К каким выборам серьёзнее отнеслись избиратели? Вопросы, вопросы…
На Краснопресненской набережной возвышается белый дом. Летом 1991-го Кремль оказался в его тени.
Источник
