Что Такое Мораль? Основные Понятия, Нормы и Принципы
Отношения между людьми регулируются не только с помощью законов. На них влияют религиозные догмы, национальные обычаи и, конечно, морально-этические принципы. Но религия и обычаи – это вполне понятные термины. А вот что такое мораль, сразу сказать не получится.
Кажется, слово мораль хорошо известно. Но далеко не все смогут ответить сразу: что это? Однако любой интеллектуально развитый человек осознаёт и может утверждать, что наличие такого компонента взаимоотношений между людьми, как мораль, является ключом к общественному развитию и прогрессу. Мы попытаемся сформулировать эту концепцию, а также понять, в чём необходимость морали.
В социуме издавна выработались некоторые поведенческие принципы: осознание грани между добром и злом. Следование этим принципам не является обязательным для человечества. Однако, чтобы индивид успешно интегрировался в социум, нужно придерживаться этих норм. К примеру, нормы морали у европейцев и мусульман могут в корне различаться. Поэтому каждый человек может по-разному продолжить фразу «мораль – это…» и при этом разные ответы будут отчасти правдивыми.
Что такое мораль?
Если вас интересует мораль, что это такое и вы хотите знать, кто является автором термина «мораль», придётся заглянуть в далёкое прошлое. Впервые слово мораль было упомянуто древнегреческим философом Цицероном. Слово произошло от греческого mores, что в переводе означает «общепринятые традиции». Позднее Аристотель позиционировал понятие слова «мораль» как определение отдельной ветви изучения «практической» философии, потому что она отвечает на вопрос: что нам делать?
Размышляя над тем, что значит мораль, Аристотель назвал главную цель этического счастья – деятельность души в полноте добродетели, то есть самореализации.
Самореализация человека – это разумный поступок, который избегает крайности и держит золотую середину. Поэтому основа добродетельности – умеренность и осторожность. Раздел философии, который изучает нормы морали и нравственности, называется «этика». В этике определение слова мораль звучит так: мораль – это синтез общепринятых норм поведения в социуме, понимание что такое хорошо и что плохо, где находится грань между добром и злом, отношение к себе, другим и природе.
Принципы морали
Принципы морали – это отправная точка, на основе которой строится вся этика, всё нравственное поведение человека (человечность, справедливость, доброта, толерантность и т. д.).
Существуют принципы морали в дополнение к определённым моральным нормам, таким как «не кради» или «будь милостив». Они особенны тем, что определяют более общие формулы, из которых могут быть получены все другие конкретные законы морали. Они представляют собой мировоззренческие установки, которые на основе морального опыта закрепляют нравственную роль человечества, так называемую добродетель. Высокие моральные принципы развиваются в результате семейного воспитания и в процессе обучения. Они вместе приводят к пониманию и восприятию таких черт характера, как гуманность, справедливость и рациональность.
Пути и средства воплощения любого из всех морально-нравственных принципов очень разные и зависят от персональных качеств личности, национальных и религиозных традиций, устоявшихся в социуме и конкретных жизненных ситуаций. Самыми обширными и широко используемыми являются 5 принципов: гуманизм, взаимоуважение, рационализм, отвага и честь.
✔️ Гуманизм – это один из главных принципов морали. Это положительных качеств, которые представляют собой сознательный, доброжелательный и самоотверженный подход к людям вокруг нас и ко всему живому в природе. Человек – это существо, наделённое духовностью и интеллектом, и в любой, даже самой сложной ситуации он обязан оставаться человеком в соответствии с высоким моральным уровнем своего развития. Гуманизм формируется из ежедневных бескорыстных поступков, поддержки близких, взаимопомощи и умения идти на компромисс в спорных ситуациях. Гуманизм – это акт доброй воли, который основывается на полном понимании, доверии и взаимоуважении.
✔️ Взаимоуважение – это почтительное и вежливое отношение к окружающему миру, как к волшебству или ценному дару. Такой закон предписывает с благодарностью относиться к людям и окружающему миру. Взаимоуважение ассоциируется с такими качествами почтительность, доброта, благодарность.
✔️ Рационализм – это действие, основанное на моральном опыте. Оно содержит такие принципы, как мудрость и логика. Рациональность, с одной стороны, – это действия рассудка, с рождения подаренное личности, а с другой стороны, – действия, соответствующие опыту и системе моральных ценностей.
✔️ Отвага и честь – это категории, которые означают способность личности побеждать трудные жизненные препятствия и страхи, не теряя чувства своего достоинства и почтения к другим. Они сильно связаны между собой и основываются на таком фундаменте, как ответственность, обязательность и настойчивость.
Разобравшись с тем, какие бывают моральные принципы, можно перейти к изучению норм морали.
Нормы морали в современном обществе
Нравственные нормы не устанавливаются на законодательном уровне, потому что для человека, рассуждающего здраво их соблюдение является естественным. В обществе принято осуждать нарушение нравственных норм. В любой социальной группе есть исторически сложившиеся представления о плохом и хорошем, которые обусловлены личными принципами. Так что же такое норма морали и в чём заключается её роль в жизни человека?
Норма морали (нравственные нормы) – правила поведения людей, вытекающие из этических и нравственных принципов. Их соблюдение – это моральная обязанность, а их нарушение – источник моральной повинности. Это важнейшее понятие в философии нравственности.
❗️Основные ценности и нормы морали сформировались впоследствии различных обстоятельств.
Например, весёлый нрав – это нормально, злобные насмешки – это плохо. Навредить кому-то – это дурно, но защита вашей семьи, даже если придётся причинить кому-то вред, это приемлемо. Опять же, приготовление пищи дома, это естественно, а кормить бездомных людей – высоконравственное деяние. Моральные устои образовались задолго до правовых норм. Первобытный социум возник под их воздействием. Нормы морали содействовали формированию, сбору знаний и последующему прогрессу этого сообщества. Первые законы были основаны на установленных нормах и правилах поведения, в более суровой и конкретной логической форме.
Виды моральных норм
Нравственные нормы создают структуру, которая отличается от других систем регулирования (закон, обычай, этикет). Многие авторы считают, что моральные стандарты превосходят другие нормы, и иногда добавляют им такие качества, как категоризация, резкость, универсальность и единственность. Другие отмечают, что абсолютизация моральных норм и их признание в качестве универсальных и необходимых является началом отклонений, таких как фанатизм.
Со временем устоялась общепринятая классификация норм морали:
• затрагивающие биологическое существование, к примеру, запрет на убийство либо защиту животного мира;
• понимание слова достоинства, в первую очередь осознание понятия чести;
• имеющие отношение к независимости, в том числе личностной свободы;
• касающиеся хранения секретной и личной информации;
• осознание понятий: доверие, правдивость, справедливость, верность;
• миролюбивое разрешение межличностных споров;
• уважение национальных и религиозных традиций.
Таким образом, каждый рождённый современный человек с помощью воспитателей – родителей, учителей, коллег и партнёров в дружбе и личной жизни постепенно усваивает что морально и что аморально. Ритуалы и традиции, обычаи, передаваемые поколениями, повлияли на развитие нравственности.
Зачем нужна мораль в обществе
Как согласованно люди смогут сосуществовать в отдельном социуме определяют нравственные нормы. Они не универсальны и изменяются под влиянием фактов истории, географии, традиций и этноса. Со временем ответы на вопросы вроде «для чего нужна мораль» стали в корне отличаться. В средние века современное потребительское отношение к жизни и стремление к обогащению было бы осуждено. В наше время принято, что чем больше состоятельных людей в обществе, тем лучше.
Нравственность рождает качественные отношения, определяя грани между добром и злом, плохими или хорошими действиями. В общем, личностное «эго» формируется из правил, которые определяют всё наше существование, наш подход к тому, что происходит вокруг нас. Поэтому вопросы – зачем нужна мораль в жизни человека или зачем нужны правила морали будут актуальными пока существует само человечество.
Чем отличается мораль от нравственности
Синонимом термина морали есть – нравственность. Существует несколько точек зрения на взаимосвязь и различия этих понятий. Ряд учёных утверждают, что мораль и нравственность являются синонимами и означают одно и то же. Другие учёные находят отличие морали от нравственности.
Попробуем понять в чём отличие морали от нравственности. Для этого разобьём таблицу сравнения: мораль и нравственность-сходства и различия.
| Мораль | Нравственность |
| Нужно относиться к людям так, как хотелось, чтоб относились к вам. | Человек учтиво общается с людьми и ожидает, что другие будут делать то же самое. |
| Необходимо уважать старших. | Человек готов помочь старшему по возрасту, например: несёт сумку, помогает открыть дверь, готов уступить место в автобусе или трамвае. |
| Не укради. | Личность не позволяет взять чужое, перед тем как воспользоваться чужим предметом, спрашивает разрешения. |
Рождение нравственных стандартов произошло задолго до начала наших дней. В те времена оно имело религиозную подоплёку и было сформулировано древними философами и адептами в форме вед и заповедей, которые были включены в разные Священные Писания – Коран, Библию Тору и другие святые писания различных конфессий. Впоследствии нравственные стандарты продолжали развиваться и меняться, но некоторые из них сохранились в первозданном виде и до сих пор влияют на развитие современного общества.
В любом случае мораль и нравственность – это совокупность норм и принципов поведения личности по отношению ко всему окружающему миру, будь то другие люди, животные, растения, или другие формы жизни и даже неодушевлённые предметы.
🎦 Видео: что такое мораль простыми словами
Об авторе: Привет! Я — Каролина Кораблёва. Живу в Подмосковье, в городе Одинцово. Люблю жизнь и людей. Стараюсь быть реалистом и оптимистом по жизни.
В людях ценю умение себя вести. Увлекаюсь психологией, в частности — конфликтологией. Закончила РГСУ, факультет «Психология труда и специальная психология».
Источник
К африканским странам необходимо применять другую шкалу ценностей
Африка во многом остаётся для нас «чёрным» континентом — ещё и в силу того, что мы нечасто видим новости оттуда на страницах газет, экранах телевизоров и компьютеров, а если и видим, то складываются они в далеко не самую радужную картинку. Заслуживает ли современная Африка навешанных на неё ярлыков дикого и отсталого региона, не имеющего осмысленных перспектив в мире? Или в ней есть примеры успешного развития? О новом поколении лидеров африканской модернизации, их успехах и проблемах, редакция Портала МГИМО беседовала с младшим научным сотрудником Центра аналитического мониторинга Института международных исследований МГИМО Никитой Асташиным.
— Как воспринимаются на Западе те политические процессы, которые происходят в Африке?
— В качестве иллюстрации к этому вопросу начнём не с собственно Африки, а со страны, чья культура (в том числе и политическая) максимально близка африканской, — с Гаити. Это, как известно, старейшая республика, основанная выходцами из Африки. Во время американской оккупации Гаити, длившейся с 1915 по 1934 годы, на уровне парламентов и гражданского общества шло активное обсуждение злоупотреблений военнослужащих корпуса морской пехоты США в этой стране, подобное тому, которое разворачивается сейчас вокруг аналогичной ситуации в Ираке и Афганистане. У этой интервенции, естественно, имелись серьёзные стратегические и экономические предпосылки, но основной моральный императив, под прикрытием которого и велась операция, гласил, что на Гаити необходимо установить элементы цивилизованного управления и эффективной демократии. Так сказать, принести туда цивилизацию.
В ответ на это некоторые политики в самих США приводили следующий полемический аргумент. С момента дипломатического признания Соединёнными Штатами Гаити в 1862 году в обеих странах было убито одинаковое количество президентов. А крайне частая смена правительств была характерна не только для Гаити, но и для той же Франции. В чём же разница в «цивилизованности»?
Этот вопрос имеет смысл и применительно к африканским реалиям. Насколько справедлива критика, раздающаяся в адрес нынешних политических режимов Африки? Нет ли неоднозначности в указаниях, раздаваемых западными политиками и общественными деятелями? Африканские страны ведут историю своей политической независимости с конца 1950‑х – начала 1960‑х годов. Примерно за пятнадцать лет до этого времени, напомним, Европа от французского Бреста до Сталинграда лежала в руинах, а из топок, зажжённых европейцем Гитлером, выгребали пепел точно таких же европейцев. Крайне сложно допустить, чтобы у цивилизации, пережившей подобное, за столь короткое время возникло серьёзное моральное право обвинять правительства Африки в негуманности и прочих подобных грехах.
Так каковы же пределы африканского макиавеллизма? Насколько африканским лидерам дозволено переступать через устоявшийся стандарт западной морали, спущенный сверху при возникновении их государств и создании в них западной системы институтов власти?
Этим летом во время своего визита в Гану Барак Обама говорил о том, что тирании и диктатуры должны уйти, а на смену им придёт демократия — как несомненный залог быстрого развития и эффективного управления. Нужно понимать, насколько этот взгляд абстрактен, отстранён, оторван от африканской почвы. Это своего рода взгляд землянина Руматы Эсторского, героя романа «Трудно быть богом», на тяжкое бытие феодальной планеты Арканар: мы боги, нам трудно смотреть на эту картину, и надо тут всё поменять. При этом не учитывается, что имеющейся у нас линейкой ценностей крайне трудно измерить общество, которое по европейским понятиям существует в XVI–XVII вв.
Есть и другой момент. Если изучить аргументацию европейцев, то в ней начинает фигурировать откровенное ханжество. Так, например, риторика «failed states» («недееспособных государств») мало чем отличается от «хамитской теории», которая во многом предопределила, скажем, геноцид в Руанде. Она гласит, что в потомстве сыновей Ноя потомки Сима и Иафета имеют интеллектуальное и расовое превосходство над темнокожими потомками Хама, проклятого своим отцом и обречённого находиться в рабстве у своих братьев. В Руанде такой подход, насаждавшийся колониальными администраторами и миссионерами, привел к диспаритету между этносоциальными группами хуту и тутси, и в значительной степени стал причиной геноцида тутси, которым в колониальный период приписывались более «благородные» с расовой точки зрения корни и обеспечивалось доминирование над «хамитами» — хуту.
Эксклюзивистская концепция «failed states» во многом родственна «хамитской теории» — в том смысле, что она по сути своей декларирует неспособность чернокожего населения Африки самостоятельно построить эффективное государство. И на таких «недееспособных государствах» сразу же ставится крест: якобы, никогда и ничего там «не вырастет».
— И единственной альтернативой признаётся резкий «скачок» в демократию?
— Резких скачков в демократию не бывает, как и вообще резких скачков. Возьмём известный в прошлом пропагандистский пример с Монголией, которая будто бы из феодализма шагнула сразу в социализм, минуя капиталистическую стадию. А сегодня Монголия фактически возвращается из социалистической фазы в тот капитализм, которого у неё не было, — чтобы, может быть, в будущем построить какие-то элементы социализма по европейскому образцу (и это явно не ближняя перспектива).
То же самое происходит и с Африкой. Встаёт вопрос: а не логичнее ли цивилизациям и этносам, чьё эволюционное развитие вследствие колонизации было прервано и направлено по иному руслу, сделать шаг назад и самостоятельно пройти пропущенные стадии, чтобы развитие носило более гармоничный характер?
Понятно, что время даёт неоценимый опыт, и африканские государства имеют возможность пройти этот период быстрее, чем Европа, которая набивала себе шишки на каждом шагу. Так или иначе, важно понимать, что Африка отнюдь не обречена. Когда нам говорят о высоком уровне бедности, этнических конфликтах, геноциде, эпидемиях, голоде, непотизме, коррупции, экономическом упадке — сразу вырисовывается бесперспективная картина, на Африку ставят некое негативное клеймо и «списывают». Такой подход во многом отпугивает интерес и отталкивает инвесторов, которые могли бы туда прийти.
Повторюсь: то, что сегодня переживает Африка — это Европа XVI–XVII вв. Если бы европейских правозащитников можно было перенести собственно в Европу примерно 1630 года (или того хуже — Средневековья), то у них бы волосы встали дыбом. Они определённо заключили бы, что Европа не имеет перспективы, и это обречённая цивилизация, «failed state».
Ещё один яркий пример — Китай начала XX в. 30% взрослого мужского населения страны — опийные наркоманы. И Европа реагировала точно так же! Существовавшие тогда общественные организации и начали кампанию против опийной торговли в Китае. И риторика была в чём-то схожая: перед нами «недвижный Китай», претерпевший совершеннейшую катастрофу, которую ещё можно преодолеть, — но Китаю уже никогда и ничего «не светит».
Соединённые Штаты Америки, 1786 год. Неэффективная система власти, рыхлая конфедерация, боящаяся своих соседей, неспособная быстро собрать адекватные силы, чтобы подавить восстание Даниэла Шейса в западных районах всего одного штата — Массачусетс. И только после подавления этого восстания начинаются радикальные реформы, включая принятие новой конституции.
К африканским странам необходимо применять другую шкалу ценностей.
— Здесь мы как раз и выходим на проблематику нового африканского лидерства. Насколько адекватны были старые лидеры и насколько адекватны новые?
— Если мы смотрим на таких деятелей, как Мобуту или Бокасса, то здесь нужно понимать, что это был своего рода «пробный» этап становления, это первая генерация африканских лидеров. Их ошибки были чудовищны, — но одновременно и закономерны. В наследство этим людям досталось даже не государство, а второе издание потестарных структур, которые ушли на второй план в момент колонизации, а потом вернулись в новой форме. Эта структура в значительной мере существует и сегодня. Так что нынешнее среднестатистическое африканское государство нельзя назвать «несостоявшимся» уже хотя бы потому, что это пока не вполне государство.
В случае с Мобуту, кстати, парадокс заключается в том, что он, по сути, безупречно воплотил в жизнь ту доктрину единого неделимого конголезского государства, которую вынашивал его предшественник Патрис Лумумба. Единственное, что он изменил – это отказался от опасных, по его мнению, внешнеполитических партнёров. Лумумба делал ставку на Советский Союз, а Мобуту (возможно, с подачи западных спецслужб) понимал, что если Москва не пошла дальше ядерного шантажа в случае с проблемами Египта, то в случае с проблемами Конго она вообще не будет делать ничего серьезного.
Концепция крепкого государства, противостоящего этническому сепаратизму, была целиком и полностью воспроизведена Мобуту — так же, как её, по-видимому, воспроизвёл бы и Лумумба. Вся разница в том, что Лумумба в итоге получил статус мученика, а Мобуту обрёл титул коррумпированного тирана. А получилось в точности как у Энгельса: могильщики революции оказались её душеприказчиками. И если уж начистоту, то известный университет в Москве должен был носить имя Мобуту Сесе Секо, а не Патриса Лумумбы, потому что именно Мобуту и был последовательным воплотителем этой идеи.
— Но в итоге режим Мобуту пал. В чём же была его ошибка?
— В принципе, по истории Мобуту можно отследить определённый сценарий падения подобного африканского лидера — эффективного на начальной стадии, но постепенно начинающего сдавать. Причины тому — коррупция, точнее, её неприлично высокий уровень, который откровенно вошёл в противоречие с интересами государства. Впрочем, и здесь всё относительно: за 30 лет правления Мобуту, по некоторым оценкам, украл меньше, чем нигерийский диктатор 90‑х годов Сани Абача за четыре с половиной года нахождения у власти.
Второй ошибкой Мобуту стало то, о чём писал ещё де Токвиль: «Самый опасный момент для плохого правительства – это когда оно начинает пытаться что-то исправить». На Мобуту оказывалось существенное западное давление с требованием не только либерализации экономики, но и проведения свободных выборов. Кончалась «холодная война», и Мобуту уже не мог и дальше «выезжать» как активный участник антисоветского африканского лагеря. Он провёл эти выборы, но никто не смог помешать ему сохранить в своих руках контроль за силовой вертикалью. Эта ситуация и породила политический тупик: начался конфликт между вновь назначенными демократическими органами власти (правительством и парламентом) и президентом Мобуту, продолжавшим пользоваться всей мощью государственного аппарата насилия.
Кстати, сегодня точно такой же сценарий разворачивается в Зимбабве с президентом Робертом Мугабе. Ему тоже под давлением извне была навязана коалиция с оппозиционными силами. Но у внешних лоббистов коалиционного кабинета Моргана Чангерая нет (и не было) никаких возможностей для контроля над правом Мугабе на вооружённое насилие. Мугабе сохранил контроль над армией, полицией и молодёжными организациями ЗАНУ — ПФ, которые используются для давления на политических противников.
Мобуту в итоге был вынужден бежать под натиском повстанцев с востока страны во главе с Лораном Кабилой и их союзников, и вскоре умер в изгнании. Восток Заира традиционно ещё с 60‑х годов был рассадником повстанческих движений. А в случае с Зимбабве такой сценарий невозможен: не существует беспокойного очага, из которого разразилось бы восстание, способное охватить значительную часть территории страны. Нет и силовой поддержки оппозиции из‑за рубежа. Кроме того, в Зимбабве нет этнического раскола: и Мугабе, и Чангерай относятся к шона, и политический конфликт не окрашен в этнические тона. Кроме того, зимбабвийская оппозиция и не стремится к тому, чтобы сбросить Роберта Мугабе силой: на данном этапе им куда более выгоден образ притесняемых демократических сил.
— Но в этой генерации лидеров были и более удачные представители. Скажем, Джулиус Ньерере, почти четверть века руководивший Танзанией.
— Что обычно ставится в заслугу Ньерере? Главным образом то, что он избежал крупных этнических конфликтов. Борьба за власть между этническими группами, тормозившая развитие многих других стран Африки, в Танзании отсутствовала. Опыт ряда африканских государств, в частности, Нигерии, показывает, что этнополитический конфликт достигает максимальной остроты, когда в стране сосуществуют две – четыре примерно равные по численности этнические группы (или враждебные «географические» лагеря по принципу «север‑юг» или «запад‑восток», население которых дополнительно дробится уже по этническому принципу). Сюда добавляются ещё и обиды, накопленные со времён колониального периода: одни из этих групп ходили в любимчиках у европейских покровителей, а другие — наоборот, дискриминировались. (В случае с Нигерией привилегированными группами были игбо и йоруба, а притесняемыми — северяне хауса.) В результате этнические группы получают свою специализацию в стране: представители определённых этносов занимают то или иное положение в административном аппарате и бизнесе, формируют рядовой и офицерский состав вооружённых сил и т.п. Всё это создаёт крайне благоприятную почву для произрастания этнополитического конфликта.
В случае с Танзанией, этнический состав населения которой предельно фрагментирован (крупнейшие этнические группы страны по своей численности в лучшем случае превышают 1 миллион человек), такой конфликт взрасти почти не мог (расколов по географическому признаку тоже не наблюдалось), хотя проблема Занзибара несколько портила общую картину. В этих условиях еще было возможно становление диктатуры крайнего меньшинства, когда одна очень маленькая этническая группа захватывает власть в ущерб прочим, но здесь развитию этого сценария во многом препятствовали личные качества Ньерере. Кроме того, такая диктатура, уже в силу демографии не имеющая большой поддержки, в итоге все равно уступит борьбе за власть более крупных этнических и региональных групп (либерийский сценарий), которых в Танзании не было.
Сыграла свою роль в Танзании и всеобщая воинская повинность, целенаправленно используемая как средство выравнивания межэтнических различий. Нечто похожее происходило и в Гане, когда детей из разных этносов отправляли в общие средние школы (и интернаты), где им внушалась мысль о том, что все они — равноправные жители Ганы. С одной стороны, нивелировалось этническое своеобразие, а с другой — уничтожались основания для конфликтов. Поэтому сегодня и Танзания, и Гана отличаются сравнительно низким этноконфликтным потенциалом.
В чём‑то сходная ситуация сложилась, скажем, в Ботсване. Там этнически доминируют тсвана, поэтому любое восстание меньшинств — это всегда «бунт карликов», неспособный получить резонанс, сопоставимый с тем, который имела, скажем, война в нигерийской Биафре. С другой стороны, тсвана ещё в колониальные времена форматировали меньшинства под собственную культуру — по сути, шла «тсванизация» Ботсваны. Сейчас там отмечается повторный рост этнического самосознания меньшинств, всплеск интереса к своим корням, но достоинством прежней политики можно обоснованно считать то, что она позволила избегать заметных внутренних конфликтов на протяжении десятилетий.
Возвращаясь к Джулиусу Ньерере, следует отметить, что он, как и Мобуту, создал довольно-таки коррумпированную однопартийную систему власти. Многие эксперты, в том числе сами танзанийцы, отмечают, что довольно-таки успешный экономический механизм, существовавший на территории Танзании в колониальный период, был, так или иначе, разъеден этой партийной клептократией, которая постепенно создавалась то ли вопреки воли Ньерере, то ли при его попустительстве. Это было неизбежно, такова была логика внутреннего развития режима, поскольку возможность для существования альтернативных точек зрения существенно ограничивалась. В результате, Танзания по‑прежнему считается одной из беднейших стран Африки.
— Таким образом, всё отличие лишь в том, что одним лидерам первого поколения достались тихие заводи, а другим — бурлящие котлы?
— И это тоже. Но есть ещё и проблема очевидности лидерской роли. Возьмём, к примеру, Сенегал. Та относительная стабильность, которая там существует, во многом является личной заслугой Леопольда Сенгора. Или, допустим, Гана — и аналогичная роль Джерри Ролингса.
Здесь важно подчеркнуть, что те «истории успеха», которые мы находим на африканском континенте — относительные, прервавшиеся или же продолжающиеся — как правило, определяются совпадениями нескольких факторов. В той же Европе существуют свои истории, например, у Нидерландов, у Швейцарии. Эти страны ещё в Средневековье начали выходить на некий уровень, отличный от других, но при этом недолго держались в региональных лидерах. По целому ряду причин: сыграл свою роль и маленький внутренний рынок, и небольшие возможности для подлинной внешней экспансии. В итоге политическую карту Европы и мира кроили другие государства (вроде Франции), чей путь в политике был намного более кровавым и болезненным, — но такова специфика большого сложного государства, имеющего, помимо проблем, и большой потенциал влияния.
Таким образом, то, что мы видим в Африке на примере Ботсваны, Намибии, Кабо-Верде, Маврикия, Ганы, в значительной степени Сенегала, — это, во многом, стечение обстоятельств в этнической динамике и обретение удачного лидера. Такой лидер, например, мог позволить себе уйти, запустив процедуру демократической смены власти, — как это удачно было сделано в Гане и Бенине. Или не вполне удачно — как в Республике Конго, когда Дени Сассу-Нгессо сначала ушёл, но потом был вынужден вернуться, и правит сегодня, фактически, как автократор.
Многие из этих «историй успеха» означают ещё и то, что «малые» страны, которым «повезло», всё‑ таки никогда не будут лидерами континента и не примут решающего участия в определении его политического будущего. Они останутся в тени. Например, Гана, при всех её несомненных заслугах и успехах, обречена оставаться в тени Нигерии — в силу географических и демографических детерминант.
Константин Циолковский в своё время писал: «Но как же понять присутствие страданий на Земле? . Она страдает, но недаром. Плоды ее должны быть высокими, если ее предоставили самостоятельному развитию и неизбежным мучениям». И, наверное, в этом есть какой‑то смысл. Государства с большим количеством внутренних проблем и с большим потенциалом, такие как Нигерия, и будут определять лицо континента. Если посмотреть на историю развития любого региона планеты, то становится понятно, что период экспансии — тот самый «героический» период, который в дальнейшем будут вспоминать, — никогда не был связан со значительным материальным благополучием и внутренней стабильностью. Многие успешнейшие правители в таких государствах всё равно сидели на пороховой бочке, опасаясь фронды или дворцового переворота.
— На этом пути африканские режимы и начинают совершать «неблаговидные» поступки…
— По всей видимости, сегодняшним странам Африки, которые, так или иначе, намерены определять ситуацию на континенте, а не числиться в благополучных сателлитах, — своего рода «беспокойным лидерам» — настала пора пройти через тот период, который в Европе назывался «просвещённый абсолютизм». Новый африканский лидер, естественно, должен быть политическим макиавеллистом, как и его менее удачливые предшественники. Но, в отличие от них, он должен научиться понимать и базовые экономические закономерности. Потому что именно на этом вопросе погорела масса лидеров из предыдущей генерации, оставив в наследство своим преемникам во многом разрушенное хозяйство, которое теперь нужно восстанавливать и переориентировать.
Новый африканский лидер, «просвещённый абсолютист», естественно, может быть президентом, он не будет монархом по форме. Отсюда первый же актуальный вопрос: снятие ограничения на число сроков переизбрания — или институт преемников? Существует два сценария преемничества. Первый из них — передача власти собственным детям. Эта модель реализована в Демократической Республике Конго (династия Лорана и Жозефа Кабилы) и в Того (Гнассингбе Эйадема и его сын Фор Гнассингбе). Буквально у нас на глазах этот сценарий реализовался в Габоне (Омар Бонго и его сын Али бен Бонго). Это своего рода «неофициальная монархия», легитимизация династии через институт президентских выборов.
Второй сценарий — это, своего рода, «династии духа», в чём‑ то похожие на династию римских пап. Это, в частности, Сенегал: и Абду Диуф, и пришедший ему на смену Абдуллай Вад, который правит страной сегодня, – оба они, в значительной степени, преемники Леопольда Сенгора. Они не родственники, и если Диуф и Сенгор имели некоторую этническую общность (они оба смешанного происхождения: фульбе и серер), то Абдуллай Вад представляет крупнейший сенегальский этнос волоф. Однако эти люди включены в довольно‑таки последовательную — с определёнными, конечно же, разногласиями, — традицию, и продолжают одно дело, образуя период довольно‑таки стабильного государственного правления.
— Таким образом, можно заключить, что в Сенегале сформировалась развитая политическая элита. Какие ещё страны континента могут похвастаться такими достижениями?
— То же самое можно говорить о Танзании. Там тоже сформировалась своего рода «династия духа»: политическая элита, имеющая примерно одну и ту же цель, и следующая ей, не отклоняясь от магистрального направления. Результат налицо: Танзания, очевидно, по‑прежнему бедна, — но исключительно стабильна.
В значительной степени «династия духа» начала выстраиваться и в ЮАР, через преемственность Табо Мбеки к Нельсону Манделе. Пришедший им на смену Джейкоб Зума уже представляет более авторитарное, грубое и традиционалистское начало в политике — но из этого не следует, что оно ошибочно. Уже упоминавшийся сенегальский лидер Абдуллай Вад отличается от своих предшественников в той же мере, что и Зума от Мбеки или Манделы. Но и тот, и другой сохраняют главное: неизменность каркаса политической системы. Потому что если падут скобы режима, то на образовавшихся руинах уже нельзя будет возвести ничего осмысленного.
Те страны, в которых состоялась «история успеха», обладали значительным набором благоприятных предпосылок. В других местах всё по‑иному. Надо понимать, что сейчас африканские страны в среднем прошли порядка 50 лет после демонтажа колониальной системы (если не брать во внимание лузофонную Африку). Взгляните на Францию спустя 50 лет после Великой Французской революции. Это преддверие новой революции 1848 года, а в дальнейшем — Парижской коммуны и иных очень серьёзных пертурбаций. Срок слишком короток, а требования предъявляются слишком большие. Нельзя так много требовать от Африки прямо сейчас. Призывы к форсированной «демократизации» континента, к «свержению тиранов», — это не осознаваемая «медвежья услуга», которая только мешает тем, кто реально делает хотя бы что‑то.
Именно поэтому для Африки, за исключением редчайших «историй успеха», больше подходит абсолютистская модель. Потому что для того, чтобы что‑то реформировать и модернизировать, это «что‑то» сначала нужно создать. Форсированная модернизация рыхлой, слабой, не устоявшейся политической структуры чревата опасными последствиями. Появление большого количества оппозиционных партий, когда их число зашкаливает за десятки, это не признак развитой демократии в стране. Это своего рода «майдан», базарная охлократия. В таких политических системах в переходный период крайне высока опасность деградации того, что подаётся как «демократия», в более огрублённые, и оттого — деструктивные, формы. Очевидно, что пока не выстроен политический каркас, нельзя насильно проталкивать какие-то «демократические реформы».
Для Африки не нужно отрицать идею демократии как таковую, но нельзя допускать и опасных иллюзий на этот счет.
Новый африканский лидер должен любой ценой избежать главной ошибки — нельзя игнорировать экономическую составляющую режима. Бывший президент Малави Бакили Мулузи сказал: «Управление государством сегодня — это очень серьёзный бизнес, поэтому десяти лет у власти слишком мало». Получив определённый политический мандат на трансформацию государства (в ряде случаев и путём снятия ограничений на число переизбраний), лидер должен понимать, что его задача состоит в том, чтобы обратить стабильность, которую он гарантирует своей фигурой и своим репрессивным аппаратом, в инструмент развития экономической базы государства. Отсутствие экономической безопасности подрывает фундамент политического каркаса государства.
— Мы можем использовать пример какой-то африканской страны для иллюстрации этих тезисов?
— Самый яркий пример, который можно разглядеть в Африке южнее Сахары, это Руанда — пример авторитарной модернизации, легитимность которой признана международно. История во многом поразительна и потому, что всего-навсего 15 лет назад страна перенесла один из самых страшных геноцидов в истории человечества, когда по разным оценкам было уничтожено от 800 тыс. до 1 млн. человек. Сегодня Руанда — одна из самых динамично развивающихся стран Африки. В последнем вышедшем отчёте Всемирного банка по условиям ведения предпринимательской деятельности (Doing Business Report) Руанда совершила беспрецедентный рывок со 143 на 67 место за один год. Это — признание результатов работы руандийского правительства Поля Кагаме в деле реформирования экономики.
При этом, политическая структура, которую Поль Кагаме создал в Руанде, является авторитарной. Идеал Кагаме — Ли Куан Ю, творец Сингапура как государства и творец «сингапурского экономического чуда». Как известно, Сингапур — это, мягко говоря, не самая демократическая страна в мире. Кагаме довольно жестоко разочаровался в западных демократиях уже хотя бы потому, что Франция — «патрон» Руанды — во многом допустила геноцид тутси и не пыталась ему препятствовать. Более того, в Руанде была опубликован доклад, изобличающий ряд представителей высшей политической элиты Франции тех лет в причастности к поддержке режима хуту в связи с тем, что французское влияние традиционно зиждилось на этой этносоциальной группе. Падение коррумпированного и уже замаравшегося в военных преступлениях правительства хуту неизбежно привело бы к усилению американского влияния в регионе, что было признано нежелательным для французских властей.
Но именно эта ставка на режим хуту, замешанный в нарушениях прав человека, совершенно невообразимых даже по меркам региона, привела к падению влияния Франции в районе Великих озёр, после чего Руанда переориентировалась на англосаксонские страны. В стране официально появился ещё один государственный язык — английский. «Патроном» Руанды на международной арене стал Тони Блэр, хороший друг Поля Кагаме. Это связано ещё и с тем, что сам Кагаме — не просто тутси, а представитель англоязычного меньшинства в этой этносоциальной группе из числа эмигрантов и беженцев в Уганде.
Эта англоязычная прослойка тутси пятнадцать лет держит в железном кулаке всю Руанду, что вызывает несомненное недовольство внизу — как среди хуту, так и среди франкофонных тутси. Сопротивление же подавляется довольно жестоко, что и вызывает основные нарекания со стороны правозащитных организаций. Однако здесь нужно обратить внимание на то, что нынешние правители Руанды официально запретили отождествление граждан с этносоциальными группами. Сегодня тутси в Руанде не может говорить о том, что он тутси, а хуту не может объявить себя хуту — они все именуются «руандийцами». Мы наблюдаем последовательное, осуществляемое сверху перемалывание старых идентичностей, подобное тому, которое мы могли бы наблюдать в танзанийской армии или в интернатах Ганы.
Естественно, аккумулируемое внизу недовольство может и прорваться. С другой стороны, уже сегодня видно, что авторитарная система Кагаме (кстати, далеко не самая жестокая по африканским меркам) становится очень неплохим каркасом, опираясь на который, можно проводить экономические реформы, причём довольно амбициозные.
Экономика Руанды по-прежнему остаётся сырьевой, но в стране проведена довольно успешная децентрализация управления, существенно упрощены условия для создания и ведения бизнеса, выстроена эффективная система контроля за коррупцией, установившая жёсткие и вместе с тем исполняющиеся наказания за чрезмерные растраты.
Запущена и амбициозная программа интернетизации, подключения страны к международному информационному пространству. Это направление не уникально для Руанды. То, что делается сейчас в вопросах интернетизации и развития мобильной связи в Африке, является одним из возможных путей довольно серьёзного развития человеческого капитала. Это не просто фактор облегчения условий ведения бизнеса, это модернизация структуры трудовых ресурсов.
Раньше в Африке традиционно существовали зоны модерна (обычно — столица страны и районы вокруг иностранных предприятий) и зоны традиции, занимавшие всё остальное пространство. Так получилось, что зоны модерна выглядели чужеродным телом в социально — экономической структуре африканских стран. Их существование не вело к комплексной модернизации страны в целом. Подключение максимума трудовых ресурсов, особенно — молодёжи, к единому информационному пространству позволит вытеснить людей из пространства деревни в информационный модерн. Показать людям, что есть нечто большее, чем межплеменная резня и стычки за воду и землю. Направить энергию пассионариев в более конструктивное русло, на благо общего развития.
Конечно, пока это только проекты. С другой стороны, если эти программы (по дешёвым или даже бесплатным ноутбукам, по продвижению мобильной связи в африканскую деревню) будут реализованы, это позволить дополнительно укрепить позиции Руанды и других следующих этому направлению стран. Сейчас вокруг континента проложены два оптоволоконных кабеля, призванных повысить интенсивность информационного обмена между Африкой и остальным миром. Это сразу вызывает к жизни массу возможностей: допустим, электронную медицину.
— Какие «подводные камни» подстерегают руандийскую модернизацию?
— Одной из острейших проблем Руанды остаётся вопрос о земле. Там живёт свыше 10 миллионов человек, а по площади страна — одна их самых маленьких в мире. Собственно, земельный вопрос в свое время тоже подхлестнул геноцид. Прежние власти натравливали хуту на тутси ещё и потому, что элиты хуту присвоили себе лучшие земли, а многие другие хуту, особенно молодёжь, остались безземельными. Эту молодёжь нужно было чем‑то занять, и их энергию обратили на избиение тутси.
Сегодня, в том числе и при поддержке Великобритании, предпринимаются шаги по созданию в Руанде адекватного земельного кадастра и распределению участков. И то, что мы наблюдаем сейчас, представляется оптимальным административно — политическим каркасом и для проведения земельной реформы, способной остудить те конфликты, которые когда-то привели к трагедии 1994 г.
— Итак, каков же он, оптимальный африканский лидер нового поколения?
— Можно утверждать, что Поль Кагаме, в сущности, и является прообразом того самого «просвещённого абсолютного монарха», не просто правящего железной рукой, а понимающего, для чего нужна подобная жёсткость — не только для личного обогащения или обогащения клана, но в первую очередь, для построения солидного экономического фундамента для развития страны и, тем самым, — гашения межэтнических конфликтов. Лидер, подобный Полю Кагаме, мог бы считаться оптимальным для всех стран Африки, которые переживают массу трудностей в силу сложности этнического устройства и проблем роста. Речь здесь идёт не просто о сильном диктаторе, но о человеке, понимающем цель того, что он делает. Он не обязан видеть своей целью благо народа сегодня и сейчас. Но он должен работать «на завтрашний день», на создание условий, в которых это благо в дальнейшем сможет возникнуть.
Механизмы продления правления лидера могут быть различны. Идеальным вариантом представляется становление династии единомышленников при естественном сохранении авторитетного патрона из числа первых лидеров, который бы оставался за кадром, но при этом оказывал влияние на младшее поколение. Речь не обязательно идёт о передаче власти молодым. Политики могут приходить к власти и в зрелом возрасте, предварительно, с одной стороны, «перегорев», выбросив свой деструктивный потенциал, осознав, что необходим общий порядок на основе компромисса, а с другой стороны — проявив себя как технократы в уже созданной старшими структуре власти.
Источник
