«Харькову не повезло с изменением его масштаба», — интервью с экскурсоводом и художником Максом Розенфельдом
Макса Розенфельда больше знают, как экскурсовода, и в этом видится даже несправедливость, поскольку Макс — и он говорит об этом прямо — в первую очередь, художник, а уж потом экскурсовод, бизнесмен и все остальное. Сама идея экскурсий по Харькову выросла пять лет назад из другого проекта, «Глобус Харькова», который дизайнер Розенфельд реализовал по заказу Александра Фельдмана. Начав работать над изучением харьковских улиц для глобуса, Макс уже не смог остановиться. Данное интервью — отчасти попытка слегка пошатнуть несправедливость, и явить публике художника Макса Розенфельда. Этот второй, а на самом деле первый и главный Розенфельд много к чему приложил руку — от создания декораций для корпоративных ивентов харьковских IT-компаний до иллюстраций полутора десятков книг и участия в картинах «Матч» и «Поводырь», съемки которых велись в Харькове.
Мы беседуем на одиннадцатом этаже отеля «Premier Palace Kharkiv», откуда открывается ошеломительный вид на Госпром и песочницу на месте снесенного памятника Ленину. Макс предлагает объявить конкурс среди архитекторов из Японии, Польши, США, со всего мира, чтобы на месте Ильича появилось нечто новаторское, мощное, модерное или даже постмодерное, объект настолько интересный, чтобы его не стыдно было включить в архитектурную композицию Госпрома и двух зданий Харьковского национального университета.
Вы дизайнер, художник, математик, но стали известны, как экскурсовод. Вы подсчитывали, сколько экскурсий провели за время существования проекта?
Давайте посчитаем. Две экскурсии в неделю, 15 маршрутов, 30 экскурсий за полный цикл, в году их два. Умножьте на 5 лет. Получается 250-300 экскурсий. И сверх того еще 600-700 экскурсий на заказ.
У Вас много конкурентов в Харькове?
В Харькове есть несколько экскурсионных проектов. Первым начал проводить экскурсии Михаил Михайлович Красиков. Он настоящий краевед, у него много разных маршрутов и тем. Еще есть проект «Экскурсии для своих», фундация «Харьков манящий», куда входят несколько историков, экскурсоводов, которые активно проводили ивенты в прошлом году, Дмитрий Вулканов и его проект «Машина времени», Богдан Ивченко, сотрудник исторического музея, который проводит экскурсии.
А не хотелось пойти подсмотреть, как там у конкурентов?
Вообще слово «конкурент» многое говорит об отношении к происходящему. В любой сфере деятельности бывают конкуренты и бывают коллеги. Коллеги не обязательно конкуренты. Харьков – совершенно не туристический город, здесь не должно быть конкуренции между экскурсоводами, потому что несколько экскурсоводов на полуторамиллионный город — это не то количество, где может быть конкуренция. Даже в вашем вопросе заложен определенный подтекст.
Соперничество?
Ревность. А с другой стороны — я же все-таки художник. Может ли быть конкуренция между художниками? Вроде бы, нет. Но мы знаем из истории искусств, что ревность и соперничество — они всегда присутствуют. В данном случае для меня лично это соперничество не большего или меньшего профессионала, а определенная человеческая ревность.
Мне иногда задают вопрос: «Максим, возможно ли украсть экскурсию?». В данном контексте, возможно ли украсть мой бизнес? Отвечаю: нет. Нельзя. Можно пересказать, позаимствовать, посмотреть, но можно ли собирать аудиторию, пародируя какого-то артиста? Это будет пародия, а не он сам. Нельзя украсть меня у меня. Это же не совсем экскурсия. Это театр одного актера, моноспектакль. Поскольку актером являюсь я сам, точно та же история, рассказанная кем-то другим, будет восприниматься иначе. Каждая экскурсия — это, в большой степени, импровизация.
Харьков – совершенно не туристический город, здесь не должно быть конкуренции между экскурсоводами, потому что несколько экскурсоводов на полуторамиллионный город — это не то количество, где может быть конкуренция.
Были ли мысли масштабировать проект «экскурсии с Максом Розенфельдом»?
Например, проводить экскурсии в других городах.
Вы знаете, буквально месяц назад приезжал мой друг и коллега, создатель масштабного проекта «Интересный Киев» Арсений Финберг. Сам он уже не водит экскурсии по Киеву, у него много экскурсоводов. Я ему задал такой же вопрос. Что если создать проект «Интересная Винница», «Интересный Житомир», сделать такой зонтичный бренд? Он сказал: «Я от этого категорически отказался».
Это неправильно, потому что экскурсии должны проводить аборигены своего города. И его проект, и мой, направлены, в первую очередь, не на туристов, хотя их тоже немало. После нашего интервью будет экскурсия с французами, завтра будут шведы. Однако большинство моей аудитории — это жители Харькова. Это вопрос городского патриотизма. Если киевлянин приедет в Винницу, чтобы учить винничан «Родину любить», это будет восприниматься, как столичный снобизм.
Мне интересны города, которые не очевидны с туристической точки зрения. Например, Днепр. Зимой, когда открывался «Спалах» в Днепре, я ездил туда с лекциями по дизайну. Я давно хотел задержаться в этом городе на несколько дней, погулять, заблудиться, потеряться и найти дорогу. Чтобы понять город, нужно в нем заблудиться и найтись. Расстояние между Днепром и Харьковом — 200 км, и, тем не менее, два города совершенно разные по образу, устройству, менталитету горожан, хотя я и категорически против обобщений и разговоров о некоем общем городском менталитете, потому что все люди разные.
Мне интересен город Запорожье. У Кировограда очень интересная история. Мне интересны города, которые находятся за пределами интереса туриста.
Я могу провести мастер-класс, как запустить похожий проект в Днепре, но это не будут «Экскурсии по Днепру с Максом Розенфельдом». Будет неправильно, если харьковчанин начнет тыкать носом днепровца в его историю. Я очень многие города люблю — Париж, Прагу, люблю и хорошо знаю Мюнхен, но так, как родной Харьков, я не люблю ни один другой город.
Чтобы понять город, нужно в нем заблудиться и найтись.
В чем Вы видите миссию своего дела?
Я против мессианства. Это большие претензии и гордыня. Есть такой еврейский анекдот: умирает праведник, всю жизнь соблюдавший заповеди, все делавший правильно. Он попадает в чистилище. Архангел Гавриил решает, куда его отправить, в рай или ад, и вдруг говорит: «Тебе в ад». Праведник удивляется: «Почему? Я же все делал правильно. Не нарушал ни одной заповеди! Меня же при жизни в моем городке почитали почти что святым!». А архангел ему говорит: «Где книга?». «Какая книга?». «Когда тебя отправляли на землю, у тебя была задача написать книгу. Ты мог пьянствовать, воровать, прелюбодействовать, делать все, что угодно, но ты должен был написать книгу. В этом была твоя задача. Ты ее не написал и потратил время зря. Поэтому тебе в ад».
Кто мы такие, чтобы понять свою миссию? И вообще есть ли она? Мы живем и пытаемся понять, что наше, а что не наше. Поэтому, откуда я знаю?
Большинство моей аудитории — это жители Харькова. Это вопрос городского патриотизма. Если киевлянин приедет в Винницу, чтобы учить винничан «Родину любить», это будет восприниматься, как столичный снобизм.
Так праведник и попал в ад потому, что не понял, в чем заключается его миссия!
Я не знаю, что я должен делать. Я хотел этим заниматься, потому что мне это было интересно. Очевидно, что если это интересно мне, значит, это будет интересно еще кому-то. Я не думал, что прямо такому количеству людей, но я всегда знал, что те, кто говорят: «В Харькове нечего показывать, некому рассказывать», говорят глупость. Мне интересно рассказывать людям истории.
Иллюстрация Макса Розенфельда к книге Герберта Уэллса «Война в воздухе».
Вы художник, автор множества картин и иллюстраций к полутора десяткам книг. Увидим ли мы выставку картин Макса Розенфельда?
Думаю, нет. Я любил рисовать в детстве, но никогда не собирался становиться художником. Родители мне говорили, что это хорошее хобби, но надо найти нормальную профессию. Мне хотелось научиться рисовать, но у меня нет амбиций, делать выставки и продавать картины. Мне нравится иллюстрировать книги. До старта экскурсий я работал, как художник. Это были разнообразные заказные работы, которые, кроме книжной графики, особо не афишируются и нигде не выставляются. Этих работ очень много, но это та часть моей деятельности, о которой никто не знает. Я долго работал, как театральный декоратор, но не для театра, а для корпоративных ивентов. Это такие огромные декорации 25 на 6 метров, 50 на 6 метров.
Смотрите также все популярные театры и кинотеатры Харькова.
Есть, например, такой известный украинский автор, имеющий колоссальную славу – Лесь Подервянский. Он классный, офигенный художник. В последнее время как автор и литератор он практически не заметен. Он вернулся к своему любимому занятию, пишет картины.
Мне интересен город Запорожье. У Кировограда очень интересная история. Мне нравятся города, которые находятся за пределами внимания туриста.
Так значит, выставки картин не будет?
Сколько людей придет на выставку?
Думаю, немало, Вы достаточно известный человек.
Хорошо, если тысяча человек посетит. А вот книга с иллюстрациями — это другое дело. Книгу всегда можно перечитать. Если в семье есть книга, значит ее прочтут мама, папа и ребенок. Я хочу издать книгу своих иллюстраций, возможно даже сюжетно связанный комикс, представляю, в каком виде она должна выйти.
Прошлым летом была издана детская книжка с моими иллюстрациями «С карандашом по Европе». Я недавно поинтересовался в магазине, мне сказали, что тираж уже распродан. И судя по тому, что мне сказали, это не моя известность сработала, а просто книга понравилась людям. После этой истории я понял, что совсем не хочу рисовать картины, а хочу иллюстрировать книжки для детей и подростков. Так что скорее можно будет увидеть не выставку, а книжку.
Как Вы считаете, последние 20 лет прошли для архитектуры Харькова, скорее, в минус?
С архитектурой сложный вопрос. Вчера один американец, бывший харьковчанин, спросил меня о парке Горького: «Почему вы так носитесь с этим парком Горького? Обычный, нормальный, ухоженный европейский парк». Понимаете, это двойственная история. Когда в городе появляется нормальный обычный европейский объект — это хорошо. С другой стороны, сам город становится обычным, нормальным и европейским. Исчезают вещи, которые делают город самим собой. Это как пластическая операция или униформа. Индивидуальность уходит.
В последние двадцать лет Харькову не повезло не в смысле архитектуры. Ему не повезло во всех смыслах из-за изменения своего масштаба. Вспомним историю: это был один из крупнейших городов Российской империи, шестой или седьмой по значимости. Петербург, Москва, Киев, Одесса, Варшава, Вильно, а потом Харьков. После него уже шел Нижний Новгород, Тифлис. Я ни в коей мере не ностальгирую по советским или досоветским временам, но те процессы, которые у нас тогда происходили, были процессами масштаба огромной империи, в том числе процессы в градостроительстве. Это город не то, чтобы со столичными амбициями, но точно не с провинциальными комплексами.
А позже, когда Харьков стал столицей советской Украины, эти амбиции, они были подчеркнуты. Возьмите Госпром. Это не просто начало нового архитектурного языка Харькова, это начало нового архитектурного языка всего мира. Масштаб мышления другой. В последние двадцать лет этого масштаба не видно.
Вам, наверное, задавали вопрос, что должно быть построено на месте памятника Ленину…
Мы как раз сидим над песочницей на его месте. Мне задавали этот вопрос. Я отвечу так: Госпром — это объект масштаба мирового наследия, неважно есть у него этот статус или нет. Это одно из семи чудес света двадцатого века. Какой бы объект здесь не появился, он должен быть соизмерим с архитектурной композицией Госпрома.
Надо объявить международный конкурс, пусть американцы, японцы, поляки предложат свои проекты. Нужно расширять рамки всеукраинского масштаба. Я не знаю, что здесь должно быть. У меня такой пиетет перед Госпромом, который ставит табу на эти мысли.
Вы сотрудничаете как-либо с городскими властями в плане архитектуры и застройки? Вашим мнением интересуются?
А если бы спросили, что бы Вы посоветовали?
Я считаю, что это в принципе невозможно, чтобы они спросили что-то у меня. Можно поступить умно, а можно поступить мудро. Можно сделать очень умно, так, чтобы какой-либо объект приносил прибыль и реализовывал какие-то репутационные вещи. Как бы мы не относились к мэру и Парку Горького, но с точки зрения репутации Парк Горького — очень успешный проект. Он является привлекательным для города объектом. А, например, рынок Барабашово, при том, что он создал очень много рабочих мест — это антирепутационный проект для Александра Фельдмана.
Например, парк Горького и рынок Барабашово – это репутационные проекты на годы. А поступить мудро – это значит создать репутационные проекты на десятилетия, может быть для вечности. А в вечности сейчас никто не заинтересован. Госпром отрабатывал репутационный проект на ближайшие годы, но при этом он сделан для вечности.
Со мной никто не посоветуется, потому что никому сейчас не интересен глобальный подход – всех занимает тактика, а не стратегия. Я это почувствовал, когда было торжественное открытие Глобуса Харькова. Я же не просто рисовал домики, а занимался графической системной аналитикой, пытался понять, как устроены кварталы, проложены улицы, как это все взаимосвязано. На открытие Глобуса пришло несколько уважаемых мною докторов наук, архитекторов. Я ждал, что сейчас они зададут мне сложные аналитические вопросы. Они меня знаете что спросили? «Мой дом здесь есть? Покажите!». Я понял, что не нужно так глубоко копать. Надо к людям относиться добрее, человечнее и проще.
В последние двадцать лет Харькову не повезло не в смысле архитектуры. Ему не повезло во всех смыслах из-за изменения своего масштаба. Вспомним историю, это был один из крупнейших городов Российской империи, шестой или седьмой по значимости. Петербург, Москва, Киев, Одесса, Варшава, Вильно, а потом Харьков. После него уже шел Нижний Новгород, Тифлис. И процессы, которые у нас происходили, были процессами масштаба огромной империи, в том числе процессы в градостроительстве. Это город не то, чтобы со столичными амбициями, но точно не только с провинциальными комплексами.
Какое Ваше отношение к декоммунизации?
На любое данное при рождении имя накладывается характер, поведение, восприятие окружающими. Когда мы говорим о городе, улице, переулке, мы же представляем себе не имя, а некий образ.
Допустим, в Харькове есть улица Конторская, которая была изначально Конторской, а потом на 70 лет стала Краснооктябрьской. Но ее все равно все продолжали называть Конторской. Потому что Краснооктябрьская – это почти безымянно.
Например, проспект Ленина переименовали в проспект Науки. Этот проспект всегда называли просто «Проспект». И если таксисту сказать, что надо ехать «на проспект», он поймет, куда везти в независимости от переименования.
Например, Днепр всегда называли Днепром, хотя образ Григория Ивановича Петровского в Днепре сильно прочитывается, поскольку это не только кусок имени, но еще и одно из градообразующих предприятий, гигантский завод. В названии «Днепропетровск» было заложено даже не имя коммуниста, а образ градообразующего предприятия, на котором работает большое количество людей. Мы меняем имя, но мы все равно продолжаем ходить по тем же улицам.
Макс Розенфельд с женой Линой на фоне созданной им декорации Венеции (фото из архива Макса Розенфельда).
Как Вам, например, переименование Комсомольска в Горишни плавни?
Я не был в этом городе и не могу сказать. Но если это город советской архитектуры, советских предприятий, всех этих мрачноватых атрибутов «совкового» образа жизни, то он быстро не перестанет быть Комсомольском.
Мы видим, что декоммунизация – это часто восстановление прежнего имени для объекта…
Иногда да, иногда нет. С Конторской да, а с Проспектом Науки нет. Правильно, когда название привязано к местной истории. Когда все называли именем Ленина, в этом не оставалось тайны места, не было особенностей этого города…
Происходило обезличивание.
В какой-то степени, да. То же самое касается современной героики. Я не против названия «Майдан Незалежності», но если в каждом городе будет по одинаковому Майдану Незалежності, то не останется особой истории этого места. Например, такие названия, как улицы Данилевского, Гиршмана, Тринклера, Скрыпника – это топографическая помощь в раскрытии города и места. Это уместные названия в Харькове, но неуместные, например, в Полтаве или в Киеве.
Как бы мы не относились к мэру и Парку Горького, но с точки зрения репутации Парк Горького — очень успешный проект. Он является привлекательным для города объектом. А, например, рынок Барабашово, при том, что он создал очень много рабочих мест — это антирепутационный проект для Александра Фельдмана.
Что делать с разрушающимися зданиями в Харькове?
Ничего нельзя сделать. Я смотрю на разрушающиеся дома уже 20 лет. Я собирал свой собственный архив разрушающихся в Харькове домов с 2003 года.
Это проблема не архитектурного свойства, не Харькова и не Украины. Это проблема любого города. Чтобы что-то восстанавливать и спасать, нужно иметь экономическую целесообразность, бизнес-план. Дома стареют и умирают, как и люди. Их можно реанимировать, вложить крупную сумму денег и восстановить, но как это здание станет рентабельным?
В Европе точно так же множество заброшенных гостиниц, вилл, памятников архитектуры Если нет экономической целесообразности поддерживать объект, то ничто его не спасет. Классический пример – город Детройт с роскошными гостиницами, прекрасными зданиями, который просто разрушается, потому что экономическая модель автомобильной столицы Америки рухнула и там теперь никто не хочет жить.
Декорация Макса Розенфельда для корпоратива одной из харьковских IT-компаний.
Вы учились в известном 27-ом лицее, хорошо знаете IT-сообщество. Возможен ли в Харькове аналог Силиконовой долины? Вырастет ли наше IT-сообщество во влиятельную силу?
Это сложный вопрос по нескольким причинам. Во-первых, я все-таки общаюсь с IT-сообществом со стороны, а не изнутри. О проблемах IT- сообщества нужно говорить даже не с программистами, а c учредителями компаний. На сегодняшний день, мое мнение, что нет.
Дело даже не в том, что большинство компаний сегодня – это аутсорсеры. Создавать собственный продукт менее выгодно, чем работать на аутсорсе. Это многое объясняет, но мне кажется, это не главное. У айтишников та же проблема с масштабностью мышления, что и у архитекторов. У меня много друзей среди учредителей IT-компаний, мы все родом из девяностых, в нас очень сильный запас скептицизма. Мы приобретали свой опыт в то время, когда было много разочарований. Они поселили в нас здоровую долю скептицизма. А те, кто помладше – им не хватает масштабного мышления. Масштабы их амбиций – это стартап.
Многие идут в IT не потому, что им это нравится, а потому что это наиболее перспективная сфера деятельности сегодня, и понятно, как это освоить, чтобы прокормить себя и своих близких. Силиконовую долину могут создать только мечтатели. А я не вижу, чтобы были мечты, я вижу бизнес-планы. Максимум, чего хотят нынешние мечтатели – это придумать классный проект, реализовать стартап, чтобы стать рантье и чтобы проект потом тебя кормил. А для великих дел нужны безумные мечты.
Но есть и другая сторона медали. Достаточно какого-нибудь «Стива Джобса», безумного мальчика или безумной девочки, у которых эта мечта есть, которые пробьют эту скалу и вокруг одной личности способно все закрутиться. Я верю не в системную ситуацию, а в роль личности в истории. В способность одного человека все изменить.
Я не против названия «Майдан Незалежності», но если в каждом городе будет по одинаковому Майдану Незалежності, то не останется особой истории этого места. Например, такие названия, как улицы Данилевского, Гиршмана, Тринклера, Скрыпника – это топографическая помощь в раскрытии города и места. Это уместные названия в Харькове, но неуместные, например, в Полтаве или в Киеве.
Вы принимали участие в создании фильма «Поводырь». Расскажите, пожалуйста, подробнее, об этом опыте.
Режиссер фильма Лесь Санин мой товарищ, и это не единственный фильм, где мы работали, я поучаствовал еще в съемках фильма «Матч», где он был вторым режиссером. Мы познакомились в 2005-2006 гг., когда он впервые приехал в Харьков. Он рассказал мне эту историю, ее сюжет. Он искал место для локации, но тогда не было денег на съемки. Потом в 2012 году он внезапно нашел деньги, приехал и говорит: «Все, Макс, мы снимаем!». После этого я подбирал локации, договаривался об организации съемок в территориальных советах, мои ребята делали часть декораций. В титрах фильма я отмечен как «главный консультант по истории и архитектуре Харькова», мне выразили благодарность за организацию съемок.
Я сыграл эпизодическую роль искусствоведа в сцене в Худпроме, когда в мастерскую к скульптору Манизеру, к актрисе театра «Березіль» Ольге Левицкой, которая позировала для скульптурной композиции памятника Тарасу Шевченко (актрису сыграла певица Джамала) пришел ее воздыхатель, следователь НКВД. И там показан такой безумный мир ревущих 1930-х гг., богема, странные художники, авангардные работы. Я сыграл роль искусствоведа, который объясняет крестьянам из провинции «що зараз відбувається у сучасному революційному мистецтві». Получается, что в фильме я выступил поводырем в мир украинского авангарда 1930-х. А Лесь Санин сказал потом, что я был поводырем съемочной группы по Харькову.
Источник
